Митрополит крутицкий и коломенский николай ярушевич. Митрополит Николай (Ярушевич) в истории Русской Православной Церкви ХХ века. Митрополит Киевский, управляющий Московской епархией

1959 год станет годом, который совпадет с подготовкой ухода Г.Г. Карпова с поста председателя Совета по делам Русской Православной Церкви и с отстранением митрополита Николая (Ярушевича) от должности Председателя Отдела внешних церковных сношений. Г. Карпов будет отправлен на пенсию в феврале 1960 г., а новый председатель Совета по делам Русской Православной Церкви уже в июне подвергнет резкой критике внешнюю деятельность Церкви, назвав митрополита Николая виновником ее неиспользованных возможностей: «Патриархия за последние годы не провела ни одного крупного мероприятия по объединению Православных Церквей вокруг Русской Православной Церкви …и усилению борьбы за мир». Всё это было предвестником нового государственного курса в отношении Церкви, известного как «хрущевские гонения».

1959 год

25 января папа Иоанн XXIII объявил о созыве в Ватикане собора Католической церкви. В условиях глубочайшей законспирированности была достигнута договоренность о начале негласных переговоров между представителями СССР и Ватикана о нормализации двусторонних отношений. «Без представления о том, как развивались эти контакты, какими были истинные побудительные причины, заставившие Н.С. Хрущева пытаться вовлечь Ватикан в орбиту советской внешней политики, вряд ли в полной степени можно понять характер отношений официальной Москвы к собору и к тем решениям, которые на нем были приняты», – эти слова советский дипломат Ю. Карлов, чья служба в те годы проходила в советском посольстве в Италии, скажет 34 года спустя означенных событий.

22 февраля – первая реакция Русской Православной Церкви на объявление о соборе Католической церкви: на приеме по случаю 110-летия создания Антиохийского подворья в Москве, устроенном настоятелем подворья епископом Василием (Самаха), патриарх Алексий подчеркнул, что «Русская Православная Церковь не может участвовать в соборе католиков и не считает такой собор Вселенским». Его поддержал приглашенный на прием греческий посол (обо всем увиденном и услышанном Г. Карпов в секретной записке доложил ЦК КПСС тремя дням позже).

5 марта секретарь ЦК КП Молдавии Д. Ткач и уполномоченный по республике Совета по делам Русской Православной Церкви П. Роменский направили в ЦК КПСС письмо с требованием отменить постановления СНК от 22 августа 1945 года № 2137–546 и от 28 января 1946 года № 232–101, которые предоставляли церковным организациям ограниченное право юридического лица. По мнению Д. Ткача, Г. Карпов был всецело на стороне Русской Православной Церкви. Так, в письме от 10 июля 1953 года № 644 уполномоченному по Молдавской ССР было в категорической форме предложено не чинить препятствий духовенству в приобретении автомобилей. В письме от 2 октября 1958 года № 2034 Г. Карповым были даны указания, которые закрывали доступ финансовым органам к документам, учитывающим доходы церковных организаций. Письмо заканчивалось просьбой отменить постановления СНК 1945–1946 годов и распоряжения председателя Совета по делам Русской Православной Церкви, так как они противоречили советскому законодательству о культах . Письмо Д. Ткача окончательно определило судьбу Г.Г. Карпова. Он не вписывался в новую политическую реальность, которая, «борясь со сталинизмом», уничтожала и позитивны явления, в том числе меняла принципы, на которых строились государственно-церковные отношения в послевоенный период. В течение года будет подготавливаться его отставка.

2 апреля Г.Г. Карпов встретился со Святейшим Патриархом Алексием, председателем Отдела внешних церковных сношений митрополитом Николаем (Ярушевичем) и управляющим делами Московской Патриархии протоиереем Николаем Колчицким. Основной темой беседы стало отношение Русской Церкви к созываемому папой Иоанном XXIII собору. И вновь патриарх Алексий подчеркнул, что, по существующим каноническим законам, Православная Церковь не может участвовать в этом соборе, а также направлять своих представителей в качестве наблюдателей или гостей.

Патриарх также сообщил председателю Совета о намечающихся консультациях по данному вопросу с патриархами – Антиохийским Феодосием, Александрийским Христофором и Сербским Германом, которые должны были приехать в Москву по приглашению Русской Церкви.

Верный идеям «нового» курса, искренне считавший, что это можно и нужно делать, Г.Г. Карпов вновь поднял вопрос о возможности созыва Всеправославного Собора. Он услышал в ответ, что право на созыв принадлежит Вселенскому патриарху, «первому среди равных». Это председатель Совета знал хорошо. И все же в конце беседы Г. Карпов попросил патриарха и митрополита Николая рассмотреть вопрос о возможности созыва конференции или совещания Православных Церквей в 1960–1961 годах, при этом он подчеркнул, что место проведения может быть и вне СССР.

19 мая в журнале «Темпо» за подписью неизвестного в СССР журналиста Ламберто Фурно была опубликована статья «Примут ли русские участие во Вселенском соборе?». Клеветническая статья сообщала миру о том, что русские примут участие в работе собора, что договоренности по этому вопросу уже есть. Автору трудно было смириться с ростом авторитета Русской Церкви, с ее противостоянием давлению Ватикана в послевоенные годы. Жажда взять верх была видна в каждой строке: «Восточные раскольники переживают в настоящее время самый серьезный кризис в своей истории, и, таким образом, призыв папы к единству пришел в тот весьма благоприятный психологический момент, когда доктрина “Москва – Третий Рим” зашла в тупик». По мнению автора, “сближаться” отказывается только православная иерархия, верующие же этого желают. Подтверждением такого тезиса стала очередная ложь: «В последние дни пришло сообщение о враждебной настроенности Сербского патриарха Германа, который угрожает суровыми репрессиями верующим и духовенству, благоприятно относящимся к процессу сближения».

Реакция Московского Патриархата на статью была быстрой и жесткой. Опровержение подготовил митрополит Николай (Ярушевич). Председатель Отдела внешних церковных сношений назвал статью бредом и подчеркнул, что Русская Церковь рассматривает собор как католический, и ни в одном из подобных, созываемых папами с 1054 года, Русская Православная Церковь не принимала и не предполагает принимать участие.

Власть поддержала решение Церкви дать опровержение через советскую центральную прессу.

Особо важно подчеркнуть, что весной 1959 года власть разделяла позицию Русской Православной Церкви, которая исключала любую форму ее участия в католическом соборе .

Что касается внутренней политики властей по отношению к Церкви, то она становилась все более жесткой. Развернувшаяся кампания против духовенства и верующих, ее методы и формы напоминали то, что происходило в годы воинствующего атеизма. 31 мая Святейший Патриарх Алексий и председатель ОВЦС митрополит Николай (Ярушевич) направили в адрес Н.С. Хрущева письмо, в котором привели примеры клеветы и оскорблений духовенства и верующих советской печатью. Вспомним только некоторые из них.

В Ивановской газете «Рабочий край» 12 апреля 1959 года опорочены имена священников – Андрея Сергеенко, Лозинского и других. Редакция отказалась печатать опровержение, хотя ей были предоставлены данные, подтверждающие ее неправоту. В газете «Северная правда» от 29 апреля 1959 года проповеди митрополита Николая были названы «ярким примером современного религиозного мракобесия». Цитаты были вырваны из контекста, сам тон статьи был издевательским, искажающим мысли митрополита, высказанные в проповедях.

Газета «Правда» 10 апреля опубликовала чудовищную статью «Житие отца Терентия», в которой был оклеветан архиепископ Ставропольский Антоний, «давший якобы распоряжение разрыть могилу умершего священника и снять с него крест. Следствие этого не подтвердило…»

Письмо осталось без ответа.

В декабре в Совете по делам Русской Православной Церкви патриарх Алексий и митрополит Николай вновь подняли вопрос об оскорблении верующих и духовенства на страницах советских газет. Чудовищная клевета дискредитировала духовенство в глазах народа. Трагичным был и тот факт, что ни одна редакция не принимала священнослужителей и не печатала опровержения о не подтвердившихся фактах.

В декабре 1959 года состоялся визит в СССР руководства Всемирного Совета Церквей во главе с генеральным секретарем Виссерт-Хуфтом. Цель приезда – желание договориться о вступлении Русской Православной Церкви в экуменическое движение .

Визит Виссерт-Хуфта не принес ожидаемых результатов. Патриархия не стала обсуждать вопрос о вступлении Русской Церкви во Всемирный Совет Церквей, а гости, в свою очередь, отказались подписывать какое-либо коммюнике. В ЦК КПСС не ожидали такого итога переговоров, и Г. Карпов 3 января 1960 года в записке ЦК сообщал, что коммюнике не было подписано из-за разногласия обеих сторон в оценке международной обстановки и «недостаточной настойчивости» митрополита Николая. В этой же записке Г. Карпов вновь подчеркивал, что считает нецелесообразным для Русской Православной Церкви вступать в члены ВСЦ как можно быстрее. Святейший Патриарх Алексий и председатель ОВЦС думали так же.

1960 год

1960 год вошел в историю как начало осуществления хрущевской «церковной реформы». Все творимое ранее было только подготовкой к этому главному наступлению.

13 января ЦК КПСС принял постановление «О мерах по ликвидации нарушений духовенством советского законодательства о культах».

Как известно, ленинский декрет об отделении Церкви от государства (23 января 1918 г.) и постановление «О религиозных объединениях» (8 апреля 1929 г.) предусматривали положение, по которому церковным имуществом могли распоряжаться религиозные общества.

«Положение об управлении Русской Православной Церковью», принятое Поместным Собором 31 января 1945 года, отстраняло прихожан от финансово-хозяйственной деятельности, сделав ее, как и прежде, прерогативой настоятеля. Это и было, по мнению хрущевского руководства, главным нарушением законодательства о культах. К нарушениям власть отнесла также единоличное формирование настоятелями храмов «двадцаток» и их исполнительных органов, развитие благотворительной деятельности, воспитание церковного актива в духе «непослушания властям». (Этот документ и постановление Совета Министров 1961 года лягут в основу хрущевской «церковной реформы».)

16 февраля Святейший Патриарх Алексий в речи, произнесенной с высокой трибуны конференции советской общественности «За разоружение», проходившей в Москве, в Кремле, заговорил о гонениях. Его слова услышал весь мир: «Церковь Христова, полагающая своей целью благо людей, от людей же испытывает нападки и порицания, и, тем не менее, она выполняет свой долг, призывая людей к миру и любви. Кроме того, в таком положении Церкви есть и много утешительного для верных ее членов, ибо что могут значить все усилия человеческого разума против христианства, если двухтысячелетняя история его говорит сама за себя, если все враждебные против него выпады предвидел Сам Христос и дал обетование непоколебимости Церкви, сказав, что и врата адовы не одолеют Церкви Его?!»

Выступление Патриарха вынесло на суд общественности трагическое положение Церкви. Реакция зала была такова: два-три хлопка и множество гневных выкриков в адрес патриарха. Звучали протесты: «Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана Церковью, что мы ей всем обязаны, но это неправда…» Дело в том, что одна часть общества вообще индифферентно относилась к развернувшейся антирелигиозной кампании, а другая – демократически настроенные «шестидесятники» – считала, что в СССР может быть построено справедливое социально ориентированное государство, где христианству не будет места.

О том, какое выступление готовит патриарх, Г.Г. Карпов, безусловно, знал и был согласен с его положениями. Это ускорило его отстранение от руководства Советом по делам Русской Православной Церкви.

21 февраля его отправили на пенсию, а во главе Совета был поставлен партийный функционер В.А. Куроедов. И обновленному Совету, и его новому руководителю отводилась лишь роль исполнителей установок партии и правительства без права малейшей инициативы.

Куроедов начал свою деятельность с резкой критики внешней работы Русской Православной Церкви. Об этом он заявил на встрече с патриархом Алексием 15 июня : «Патриархия за последние годы не провела ни одного крупного мероприятия по объединению Православных Церквей вокруг Русской Православной Церкви». По мнению Куроедова, не было и действенного противостояния Ватикану. Виновником того, что возможности должным образом не использовались, председатель Совета назвал митрополита Николая, сказав при этом, что тот вдобавок распространяет слухи об изменившемся государственно-церковном курсе. Куроедов отмечал также, что, хотя Совет и рекомендовал митрополиту Николаю разработать предложения по усилению внешней работы, это, однако не было сделано. Председатель Совета указывал и на то, что владыка якобы не согласен с оценкой агрессивных действий США, которая была дана Хрущевым в Париже. В завершении разговора Куроедов предложил отстранить митрополита Николая от руководства Отделом внешних церковных сношений. Надо отметить, что в этот момент между патриархом и митрополитом были определенные разногласия, которые всячески использовал Совет, не гнушаясь очернительства и клеветы.

17 июня 1960 года состоялась встреча В.А. Куроедова с самим митрополитом Николаем. Беседа была долгой и трудной (ее краткая запись, хранящаяся в архиве, составила пять страниц). На встрече владыка Николай говорил о текущей деятельности ОВЦС. О «намерении направить в Берлин представителем Московской Патриархии епископа Вендланда вместо епископа Разумова. Совет не имел возражений по этому вопросу».

Митрополит поставил вопрос о присвоении сана епископа Арсению Шиловскому – благочинному Московской Патриархии в Вене. «Тов. Куроедов ответил, что это делать нецелесообразно, так как Арсений не отвечает необходимым требованиям» (О каких требованиях шла речь, не указано. – О.В .).

Отдельно обсуждалась деятельность митрополита Бориса в США. Предложения Совета сводились к следующему:

«…потребовать от митрополита Бориса, чтобы он максимально использовал свое пребывание в США для укрепления положения приходов, находящихся в юрисдикции Московской Патриархии, и на расширение контактов с другими церквами».

Обсуждалась и проблема Афона. Митрополит подчеркнул, что «Патриархия сделала представление о направлении монахов на Афон, но до сих пор не знает результатов по этому вопросу. Кроме того, Патриархия намерена послать на Афон паломников». Ответ Куроедова: «Совет сообщит дополнительно свое мнение о посылке монахов на Афон. Что касается посылки паломников на Афон, то Совет изучает это предложение», – наглядно демонстрирует, насколько глубоким было вмешательство власти в церковную жизнь.

С предложением председателя Отдела внешних церковных сношений послать несколько священников в Аргентину и Канаду Куроедов согласился безоговорочно.

Далее беседа продолжалась в очень оскорбительном для митрополита Николая тоне. Куроедов заявил, что план мероприятий Патриархии по внешней работе на 1960 год не соответствует «возросшим требованиям борьбы за мир, за разрядку международной напряженности, за разоблачение клеветнических измышлений о положении религии и Церкви в нашей стране» (цинизм власти не имел предела. – О.В .). Председатель Совета констатировал: «Патриархия за последние годы не провела ни одного крупного мероприятия, которое могло бы способствовать укреплению Русской Православной Церкви за рубежом».

По мнению Совета, во внешней деятельности Патриархии отсутствовала систематическая работа, действенных результатов тоже нет. Обращаясь к митрополиту Николаю, Куроедов подчеркнул: «Вам известна больше, чем кому бы то ни было, активизация Католической церкви, которая, к сожалению, находит отражение даже в наших Прибалтийских республиках. Вам также известно, что Афинагор в США стремится объединить Православные Церкви под эгидой Константинопольского патриарха».

Владыка молчал. Он хорошо понимал, к чему клонит Куроедов, объявляя деятельность ОВЦС пассивной и требующей коренной перестройки: «Вам, как руководителю внешней работой Патриархии , в силу перегруженности другой работой, неудовлетворительного состояния здоровья трудно осуществлять надлежащее руководство этим важным и острым участком работы. Поэтому целесообразно было бы поставить во главе внешней работы Патриархии лицо, которое занималось бы только этим участком работы » (подчеркнуто мной. – О.В .).

Выслушав все, митрополит Николай (Ярушевич) возразил: упрек, сделанный ему как руководителю внешней работой, не совсем справедлив. Он напомнил Куроедову, что «прежнее руководство Совета не ориентировало Патриархию на систематическое проведение крупных мероприятий». В ближайшее время одним из таких шагов, подчеркнул митрополит Николай, могло бы стать выступление с обращением от глав Русской Православной, Грузинской и Армянской Церквей ко всем Церквям христианского мира «с призывом о борьбе за мир против агрессивных действий США».

Последняя часть беседы очень важна для истории Русской Православной Церкви в целом и истории ОВЦС в частности. Долгое время бытовало мнение, не подтвержденное никакими архивными данными, о том, что митрополита Никодима (Ротова), тогда еще архимандрита, на пост председателя ОВЦС «ангажировала» власть. Это не соответствует реальности. Приведем слова митрополита Николая (Ярушевича), сказанные им в конце беседы с В. Куроедовым 17 июня 1960 года: «Я согласен с тем, чтобы поставить руководителем внешней работой Патриархии лицо, освобожденное от других обязанностей. Наиболее подходящим кандидатом на этот пост я считаю архимандрита Никодима (подчеркнуто мной. – О.В .). Приемлемым считаю также предложение об образовании при Патриархии комиссии по вопросам внешней работы». С предложением о создании комиссии председатель Совета по делам Русской Православной Церкви согласился. На этом беседа завершилась.

Эта трудная встреча предшествовала отставке митрополита Николая; ему на смену руководить внешней церковной деятельностью был поставлен молодой архимандрит Никодим (Ротов), служение которого будет проходить в иных политических реалиях, когда власть будет считать себя вправе без стеснения вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви.

21 июня митрополит Николай был вынужден подать в отставку с поста председателя Отдела внешних церковных сношений. Но он решил продолжить борьбу с новыми страшными гонениями.

Митрополит Николай разрешил передачу своей проповеди, в которой говорилось о гонениях, на ВВС (она была произнесена в Голландии).

В июле приехавшему в Москву епископу Брюссельскому и Бельгийскому Василию (Кривошеину) он без обиняков сказал, что был отстранен от руководства внешней церковной деятельностью за борьбу с безбожием, и привел многочисленные факты оскорбления чувств верующих по всей стране. Епископ Василий спросил, можно ли эти факты сделать достоянием мировой общественности. Владыка ответил, что это стоит сделать обязательно. В августе митрополит Николай (Ярушевич) обратился к председателю Христианской мирной конференции чешскому профессору-богослову И. Громадке, главе Американского Экзархата митрополиту Борису (Вику) с просьбой довести до сведения мирового сообщества о начале новых гонений на Церковь.

В конце августа В.А. Куроедов поставил перед патриархом Алексием вопрос об отстранении митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича) от управления Московской епархией. События разворачивались, как в конце 1920-х годов… Святейший предложил владыке Ленинградскую кафедру, но тот ответил отказом.

15 сентября патриарх в разговоре с Куроедовым настаивал на полугодовалом отпуске для митрополита. Власть, зная его как твердого и несокрушимого иерарха, боялась и настаивала на увольнении митрополита Николая на покой. И как когда-то в 1920-х, два человека не услышали друг друга. Много личного было в этом конфликте… 19 сентября Священный Синод уволил митрополита Николая (Ярушевича) на покой. Иного решения в той политической ситуации быть не могло. Важен и еще один факт: новые люди в Совете, включая Куроедова, не гнушались ничем, чтобы усилить разногласия между патриархом и митрополитом Николаем.

13 декабря 1961 года владыка умер в больнице. Его кончина по сей день окутана тайной, вокруг нее множество домыслов. Его близкие получили врачебное заключение, в котором болезнь усопшего объяснялась «переменой климата». В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) сохранились анонимные письма верующих в Верховный Совет с требованием расследовать это «несомненное убийство». Власть так боялась его духовного влияния на паству, что вскоре был снесен дом, где жил митрополит Николай, и закрыт храм, в котором он служил. Закончился земной путь одного из выдающихся архиереев Русской Православной Церкви, с чьим именем были связаны важнейшие события церковной истории ХХ века.

К официальной биографии митрополита Николая (Ярушевича), растиражированной во многих изданиях, следует дать биографию, написанную им самим и анкету, составленную Советом по делам Русской Православной Церкви. Оба документа хранятся в фондах ГАРФ.

Автобиография
митрополита Николая (Ярушевича)

Родился в г. Ковно (Литовская ССР) 13 января 1892 г. (31 декабря 1891 г.) в семье священника Дорофея Ярушевича. В г. Ковно провел детство. В 1908 г. с родителями переехал в С.-Петербург, где окончил среднее образование (начатое в г. Ковно) и получил высшее (окончил в 1914 г. Петроградскую духовную академию). По окончании академии был оставлен в ней для подготовления к профессорскому званию. 23 октября 1914 г. пострижен в монашество и 25 октября того же года рукоположен в сан иеромонаха.

С 1915 по 1918 гг. был преподавателем Петроградской духовной семинарии.

В 1917 г. после защиты диссертации получил ученую степень магистра богословия.

В 1918–1919 гг. – настоятель Петропавловского собора в г. Петергофе.

В 1919–1922 гг. – наместник Александро-Невской лавры в Петрограде.

В 1935 г. возведен в сан архиепископа Петергофского.

В 1940 г. назначен архиепископом Волынским и Луцким, экзархом западных областей Украины и Белоруссии.

В марте 1941 г. награжден саном митрополита.

С середины октября 1941 г. до середины февраля 1942 г. был в эвакуации в г. Ульяновске (вместе с митрополитом Сергием).

С февраля 1942 г. – управляющий Московской епархией (в отсутствие митрополита Сергия).

2 ноября 1942 г. назначен членом Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.

20.IV.1944 г.
Митрополит Николай Ярушевич

Анкета, составленная в Совете, днем позже дополнилась информацией о ссылке. (Такие анкеты были составлены на всех архиереев Русской Православной Церкви.)

Анкета
на служителя культа – митрополита Крутицкого, управляющего
Московской епархией

1. Фамилия – Ярушевич

Имя – Николай

Отчество – Дорофеевич

3. Социальное происхождение – сын священника

4. Звание (сан) служителя культа – митрополит

5. Место службы и род занятий с 1914 г. и по настоящее время:

1914 г . – иеромонах в Ленинграде (так в документе. – О.В.)

1915–1918 гг. – преподаватель дух. семинарии в Ленинграде

1918–1922 гг. – наместник Александро-Невской лавры в Ленинграде

С 1922 г. – епископ Петергофский, викарий Ленинградской епархии

С 1935 г. – архиепископ Петергофский

С 1940 г. – архиепископ Волынский и Луцкий, экзарх Зап. Украины и Белоруссии

С 1941 г. – митрополит Киевский и Галицкий, экзарх Украины

С 1944 г. – митрополит Крутицкий, управляющий Московской епархией

6. Был ли осужден или нет, если был, то когда и за что: Был в ссылке 3 года (1923–1926 гг.)

7. Район деятельности – Москва и Московская область

8. Подробный личный адрес: Москва, Баумановский пер., 6

Подпись служит. культа: митрополит Николай Ярушевич.

Книга посвящена , выдающемуся архиерею и проповеднику, первому председателю Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, пастырю, богослову, дипломату.

Митрополита Николая современники называли «Златоустом XX века».

Он советовал верующим: «Подумай особенно тогда, когда ты сам чувствуешь, что никакие земные радости, никакое земное наслаждение не могут насытить твоей бессмертной души, дать тебе мира душевного. Это Господь тебе дает пережить такие минуты, такие часы, когда ты ощущаешь голод души, для того чтобы ты поднял очи свои к вечному, к небу, ко Господу».

«Внимай себе, если хочешь спастись! Это должно быть правилом в жизни каждого из нас, кто идет земной дорогой, кто трудится над своей душой для вечности».

Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич), в миру Борис Дорофеевич Ярушевич, родился 31 декабря 1891 года в губернском городе Ковно (ныне Каунас) в семье протоиерея Дорофея Филофеевича Ярушевича, настоятеля Ковенского Александро-Невского собора.

С детства из всех шестерых детей семьи Ярушевичей Борис отличался яркой одаренностью, проявлял любовь к поэзии, музыке и математике. Очень любил читать. Когда Боре было семь лет, его спросили: «Кем ты хочешь быть?» Мальчик ответил: «Митрополитом».

23 октября 1914 года Борис принял монашеский постриг и получил имя Николай в честь святителя Николая Чудотворца, архиепископа Мир Ликийских. На следующий день монах Николай был рукоположен во иеродиакона, а 25 октября в академическом храме — в сан иеромонаха.

В 1918 году иеромонах Николай (Ярушевич) был назначен настоятелем Петропавловского собора Петергофа. Его частые торжественные богослужения, вдохновенные проповеди, помощь страждущим, посещение их домов для утешения и ободрения, доброта, скромность и молитвенность снискали ему любовь и преданность прихожан. С марта 1920 года архимандрит Николай (Ярушевич) — наместник лавры.

В феврале 1923 года владыка Николай был арестован и выслан в поселок Усть-Кулом в Коми. В ссылке владыка провел три года в очень тяжелых условиях, обострились его болезни, которые он получил еще на фронтах Первой мировой войны. В ссылке он написал акафист Пресвятой Богородице, который совершал позднее перед Ее иконой, именуемой «Млекопитательница». Владыка вел и научную работу — метеорологические наблюдения, наблюдения за кругами Солнца и Луны.

С 1927 по 1928 год владыка Николай временно управлял Ленинградской епархией. В 1935 году был возведен в сан архиепископа и назначен архиепископом Петергофским с правами епархиального архиерея.

С 15 июля 1941 года владыка Николай (Ярушевич) — митрополит Киевский и Галицкий, экзарх всея Украины. Однако, быстрое продвижение немецких войск на Украине заставило его покинуть Киев. С наступлением немцев он уходит вместе с беженцами, не успев взять с собой ничего, кроме архиерейского посоха. По пути сапоги его развалились, он добрался до столицы исхудавший, почти босой. Ему было всего сорок девять лет, но он стал совершенно седым от пережитых скорбей.

С середины февраля 1941 года митрополит Николай трудился управляющим Московской епархией на время эвакуации митрополита Сергия в Ульяновск. Митрополит Николай служил в Елоховском соборе, неоднократно бывал в Ульяновске. В короткое время владыка заслужил горячую любовь верующих Москвы.

В августе 1945 года митрополит Николай (Ярушевич) блестяще выполнил миссию по воссоединению Русских Православных приходов во Франции с Матерью-Церковью. Затем возглавлял делегацию Русской Православной Церкви в Англию, Румынию, Чехословакию и другие страны.

Монахиня Магдалина (Некрасова), насельница Покровского монастыря в Бюссиан-От во Франции, вспоминала, как русский Париж встречал митрополита Николая в 1945 году: «Это был первый официальный приезд высокого представителя Русской Православной Церкви. Помню, что вся наша эмиграция пришла в смятение. Всего несколько месяцев прошло после окончания войны, о положении Церкви в Советском Союзе ходили разные толки... Но очень скоро русские люди сердцем своим почувствовали в приехавшем иерархе глубоко верующего, искреннего человека и стали проникаться к нему доверием... Впечатление он на всех произвел очень сильное и очень положительное. С большой любовью он отнесся к русским людям. И русские люди ответили ему такой же любовью и доверием…

Еще были живы прежние министры государя, старые генералы: и гвардейские, и армейские. Было много представителей и лицеистов, и правоведов, и пажей! Я помню, все они имели свои собрания в Париже. Здесь же, в храме, они были все вместе. И многие, особенно старые люди, прямо в храме стали выкрикивать: “Я-то никогда не вернусь, но передайте земной поклон Родине!” Это невозможно было слышать без слез. Рыдали все. Рыдала вся церковь. И митрополит Николай плакал».

Ольга Даниловна Набоко, правнучка преподобного Серафима Вырицкого, вспоминала о митрополите Николае: «...отсутствие интереса к материально-вещественной стороне жизни у владыки осталось до конца его дней… Жил владыка, выдающийся иерарх — в ветхом, мало пригодном для жилья доме, еще и потому непригодном, что был очень холодным в зимнее время года… Необычайная скромность во всем была присуща этому человеку: и в одежде (солдатские сапоги, ряса, в зимнее время тонкий свитер — домашняя одежда владыки), и в питании».

14:39, 31 июля 2015

Митрополит Николай (Кутепов)

Высокопреосвященнейший митрополит Николай, в миру Николай Васильевич Кутепов, родился 4 октября 1924 года на хуторе Кутепове Больше-Калмыкского сельсовета Болоховского района Тульской области, в семье крестьянина-однодворца, позже зачисленного большевиками в кулаки. Родители: Василий Ильич и Варвара Ивановна Кутеповы, сестры — Нина и Римма. Римма Васильевна Спирина (Кутепова) проживала с Владыкой до самой его кончины, заботясь о нем и ведя все хозяйственные и домашние дела.

Две тетки будущего митрополита были монахинями в Тульском Успенском монастыре. Дяди по линии отца до революции служили в царской гвардии. Один из них, Семен Федорович Кутепов, остался и в рядах РККА, воевал в Великую Отечественную войну; будучи заметной личностью, он даже послужил прообразом генерала Серпилина в романе К. Симонова «Живые и мертвые». Род Кутеповых вообще славился силой и могучим телосложением. И главное — благочестием. Слово «Бог» в семье Кутеповых всегда оставалось незыблемым и священным, и это определяло все мысли, чувства, устремления. Никогда эти люди не забывали своих корней и не предавали своей веры. Велика была и сила материнского примера благочестивой христианской жизни для всех троих детей в семье Николая (отца они потеряли рано, он умер в 1943 году).

О своих ранних годах Владыка Николай говорил: «Меня с детства влекло церковное служение… 6-7-летним мальчиком, играя с сестренкой, я подражал диакону… Мать, будучи сугубо верующим человеком, прививала веру ненавязчиво, давала внутренний фундамент богопочитания. Вместе с тем у нас поощрялось чтение литературы, любили поэзию».

По окончании средней школы в Туле в 1941 году Николай Кутепов был призван в ряды Советской Армии и направлен в Тульское оружейно-пулеметное училище, откуда через два месяца и отбыл на фронт, в 1942 году. Воевал рядовым, под Сталинградом, в Первой гвардейской армии. В одном из боев получил два пулевых ранения, был контужен (рядом разорвался снаряд, и Николая почти полностью засыпало землей). Стояла суровая морозная зима. Николая Кутепова, пролежавшего несколько часов без сознания, нашли товарищи по полку и доставили в госпиталь. Оттуда, после ампутации трети ступней обеих ног, он был демобилизован осенью 1943 года в Тулу. Награжден медалью «За боевые заслуги» и орденом Отечественной войны 2-й степени.

В сентябре 1944 года Николай поступил в Тульский механический институт. Будучи студентом, он одновременно прислуживал за архиерейскими богослужениями архиепископу Тульскому Виталию (Введенскому), в должности иподиакона. «Пришел с фронта и первым делом пошел в церковь, — вспоминала позднее Римма Васильевна, сестра Владыки. — Стал часто туда ходить. Раз зашел в алтарь, да так и остался там. Видимо, что-то было у него внутри, в душе, с самого детства. То, что отличало его от всех нас, то, что заставило его остаться в Церкви на всю жизнь».

После кончины архиепископа Виталия в октябре 1946 года прибывший на Тульскую кафедру архиепископ Антоний (Марченко) назначил иподиакона Николая Кутепова своим личным секретарем и вторым келейником. Архиепископ Антоний был человеком сложной судьбы: некоторое время, еще до назначения в Тулу, он служил за границей; и уже в Тульской епархии, когда начался последний этап в жизни «отца народов» И. Сталина, Преосвященный Антоний был арестован и осужден на 25 лет лишения свободы. В то время ему было 67 лет. Молодой иподиакон любил Владыку, своего духовного наставника, и был ему предан, он очень сильно переживал эту разлуку, писал письма Владыке Антонию в места заключения, что было далеко не безопасно. Тогда же Николаю впервые пришла мысль принять монашество, но, по его словам, он во всем решил положиться на волю Всевышнего. В связи с арестом Преосвященного Антония иподиакона Николая Кутепова, его личного секретаря, почти месяц держали под домашним арестом. Ежедневно в 9 часов утра он был обязан являться в органы государственной безопасности, где его не отпускали до 2 часов ночи: лишь ночью начинался допрос. Однако через месяц бесплодных допросов интерес к нему в органах все-таки потеряли: Николая отпустили. (А Владыка Антоний впоследствии погиб в лагерях).

В 1947 году Николай Кутепов выбыл из числа студентов Механического института, чтобы начать подготовку для поступления в Духовную семинарию. В 1950 году, успешно сдав экзамены, он был зачислен сразу на третий курс Московской духовной семинарии, которую окончил в 1952 году, по первому разряду. Новый тульский архиерей отказался принять его в свою епархию и даже написал об этом рапорт в Синод, поэтому в год окончания семинарии Николай Васильевич уволился с должности секретаря архиепископа Тульского. В этот сложный момент участие в судьбе будущего митрополита принял архиерей Вологодской кафедры Гавриил (Огородников). В 1953 году Николай Кутепов был принят в клир Вологодской епархии и назначен на должность сверхштатного псаломщика при Череповецком кафедральном соборе.

Еще когда его учеба в семинарии подходила к концу, Николай должен был определиться — принять ли ему монашество или вступить в брак. Со своим товарищем они решили отправиться за советом в город Козельск, где доживал свой век последний из оптинских старцев Мелетий. В беседе со старцем, которая продолжалась довольно длительное время, Николай получил благословение на монашеский постриг, и этого благословения старца нарушить уже не мог.

12 июля 1953 года Владыка Гавриил рукоположил Николая Кутепова в сан диакона, с назначением в Казанскую церковь города Устюжны.

В 1954 году диакон Николай Кутепов был отпущен из клира Вологодской епархии для продолжения богословского образования и поступил в Ленинградскую (ныне Санкт-Петербургскую) духовную академию, которую окончил в 1958 году со степенью кандидата богословия. Распоряжением священноначалия он был определен на должность помощника инспектора и преподавателя Киевской духовной семинарии.

В ноябре 1959 года диакон Николай Кутепов был рукоположен в сан иерея — митрополитом Киевским и Галицким Иоанном, а 20 декабря того же года митрополит Иоанн постриг иерея Николая Кутепова в мантию, с оставлением имени Николай. Это был последний монашеский постриг в древней обители Киева перед ее закрытием (Киево-Печерская Лавра была закрыта в начале 1960 года). Иеромонаха Николая назначили инспектором Саратовской духовной семинарии.

14 августа 1961 года на заседании Священного Синода, под председательством Святейшего Патриарха Алексия I, иеромонаху Николаю (Кутепову) определено было стать епископом Мукачево-Ужгородской епархии. Святейший Патриарх возвел его в сан архимандрита. 10 сентября 1961 года за Божественной литургией в Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Николай (Кутепов) был хиротонисан во епископа Мукачевского и Ужгородского. Хиротонию совершали митрополит Крутицкий и Коломенский Питирим, митрополит Херсонский и Одесский Борис, архиепископ Эдмонтонский и Канадский Пантелеймон, архиепископ Ярославский и Ростовский Никодим, епископ Подольский Киприан, епископ Костромской и Галичский Никодим и епископ Таллинский и Эстонский Алексий.

В 1963 году Преосвященнейший Николай был решением Синода переведен на Омскую кафедру, с титулом епископа Омского и Тарского.

В 1969 году последовал перевод его в Ростовскую епархию, с титулом епископа Ростовского и Новочеркасского. Владыка Николай управлял этой епархией только один год, и здесь ожидало его первое труднейшее испытание на поприще архиерейского служения. «В Ростове ситуация сложилась тяжелая, — вспоминал впоследствии сам Владыка. — Уполномоченным по делам религий был здесь поставлен бывший начальник управления КГБ. Запрещены были земные поклоны, запрещено было ездить по епархии, запрещено причащать ребятишек. Я это все нарушил, за что тут же был назван религиозным фанатиком, мракобесом и так далее. Меня без конца вызывали к уполномоченному, дебаты с ним шли по 5-6 часов. Закончилось все это моим переводом из Ростова во Владимир».

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров), однокурсник и друг Владыки Николая, также вспоминал об этом периоде деятельности Преосвященного: «Это необыкновенно прямой, бесхитростный человек, великолепный организатор, талантливый руководитель… Господь судил так, что я дважды менял Владыку Николая на двух кафедрах. Первый раз я его сменил в Ростове. В те времена там была жуткая обстановка. Владыка даже книги не разбирал. Ящики как стояли год не разобранными, так и остались стоять. Владыка Николай был опытный человек, умный. Он сразу стал просить любую другую епархию, только бы уехать из Ростова: здесь был лютый уполномоченный, я с ним встречался. И когда мне в Берлине сказали, что я поеду в Ростов менять Владыку Николая, я тоже Христом-Богом просил любую другую епархию, потому что понимал — если Владыка Николай, такой мужественный, умный и опытный человек, не смог противостоять здешнему тугодумию и тупому упорству богоборческой власти, то я тем более ничего не смогу…»

В 1970 году епископ Николай прибыл в древний город Владимир. На этой кафедре он трудился в течение шести лет, и вновь Владыке пришлось отстаивать права и собственность Святой Матери Церкви.

Он принял активнейшее участие в деле восстановления Владимирского Успенского собора (наибольшая часть средств на реставрацию уникальных фресок Рублева поступала, благодаря ему, от Церкви), но при этом полностью поддержал протест верующих против закрытия собора — «временного», по уверениям властей, якобы только на период реставрации (с вероятной последующей передачей храма, памятника XII столетия, под музей). Опасения паствы, которые разделял Владыка, не были беспочвенны: многие храмы и монастыри, включая Киево-Печерскую Лавру, были в те годы окончательно закрыты для православных именно таким способом.

9 сентября 1972 года епископ Николай был удостоен Святейшим Патриархом Пименом сана архиепископа. Его деятельность на благо епархии и «исключительно высокая религиозная активность», как сообщал в своих отчетах уполномоченный, весьма беспокоила Совет по делам религий. В 1976 году архиепископа Владимирского и Суздальского Николая за поддержку верующих, протестующих против закрытия Успенского собора, вызвали к уполномоченному, где произошел серьезный разговор и уполномоченный пригрозил «несговорчивому» архиерею, отстаивающему интересы Церкви и своей паствы, высылкой из города «в 24 часа». И угрозы эти не были пустыми. Действительно, вскоре пришла телеграмма от Святейшего Патриарха, где сообщалось о переводе архиепископа Николая в Калужскую епархию с титулом Калужский и Боровский. На сборы ему дали 72 часа. (Заметим, что, несмотря на драматичные для Владыки Николая последствия, это его совместное с паствой противостояние владимирским властям имело успех: собор в 1979 году после обширного ремонта не передали музею, а все-таки вернули верующим, что вряд ли было бы возможно при пассивном поведении архиерея и паствы. — Прим. Ред.).

На новой кафедре архиепископ Николай прослужил всего несколько месяцев. 11 июня 1977 года он был назначен на Горьковскую кафедру с титулом архиепископа Горьковского и Арзамасского.

«Здесь поначалу было все то же самое, — с горечью вспоминал Владыка впоследствии, имея в виду отношения с богоборческими властями в те тяжкие годы, так называемые «годы застоя» в стране. — Помню, уполномоченный Совета по делам религий (к которому меня почти ежедневно вызывали), когда я являлся на прием и просиживал по несколько часов, в конце концов передавал мне через секретаря: «Принимаю только членов партии». А на следующий день все повторялось: мне звонили по телефону и вызывали к уполномоченному. И все же я его пересидел…»

«Когда Владыка Николай уезжал в Нижний Новгород (тогда Горький), — рассказывал митрополит Владимир (Котляров), — и, конечно, был расстроен и по-человечески обижен, он мне сказал: «Все, я больше ничего не буду строить и ничего не буду делать…» Я ему тогда ответил: «Будешь строить и будешь делать, ты не тот человек, ты не сможешь просто сидеть молча. И потом, помогут люди…» И когда он приехал в Горький, епархия была в ужасном состоянии. Ничего не было. Квартиры не было, машины нормальной тоже не было. Сам Владыка жил на этаже в каком-то доме… И слава Богу, он не сломался, не согнулся. Он начал, в который уже раз, возрождать епархию… Владыка полюбил Нижний Новгород, как свой родной город, а нижегородцы полюбили его».

Владыка Николай не просто, как сам он выразился, «пересидел» местного уполномоченного Совета по делам религий (и не одного). За годы самоотверженного своего служения он возродил Горьковскую (с 1990 года — Нижегородскую) епархию.

Приведем отрывки из характеристики, которую составлял на правящего архиерея уполномоченный М. И. Юров в начале 1980-х годов. «Руководя несколькими епархиями (имеется в виду последовательное руководство. — Прим. Ред.) , архиепископ Николай приобрел довольно значительный опыт руководства подчиненным ему духовенством. Дело свое знает хорошо и ведет его властно и настойчиво. Не являясь фанатиком, в духовной религиозной деятельности он видит основное свое призвание и к церковной службе относится с большим усердием… С приходом в епархию архиепископ Николай активизировал религиозную жизнь религиозных объединений и духовенства. Он довольно часто проводит архиерейские богослужения, причем выезжает и в самые отдаленные сельские приходы… Сам лично часто выступает с проповедями перед верующими, требуя этого и от духовенства приходов. В результате за последние годы в определенной степени активизировалась проповедническая деятельность духовенства епархии. Об активизации религиозной жизни в епархии свидетельствует и тот факт, что архиепископу Николаю удалось укомплектовать все действующие храмы духовенством. Причем богослужения в церквях не прекращаются и в случае временного отсутствия штатного священника (болезнь, отпуск и т. д.). В этом случае управляющий епархией временно командирует в данный приход священника из прихода, где несколько священнослужителей, или из заштата».

Совершенно очевидно, что даже местный уполномоченный, то есть идеологический соперник и заведомо противник Владыки, все больше узнавая нового правящего архиерея и наблюдая за его действиями, вынужден был относиться к нему с уважением и признать его высокий авторитет в епархии.

В отчетах в Совет по делам религий отражается и непрерывная внутренняя борьба, противостояние фактически бесправного в те годы архиерея и местной власти: «Нередко, когда архиепископ Николай получал отказ от уполномоченного Совета по тому или иному необоснованному предложению (курсив наш. — Ред.) , то он сразу вскакивал и заявлял, что поедет в Совет по делам религий. Особенно это проявлялось в первые годы его деятельности в епархии. За последнее время в результате проводимой с ним работы таких конфликтных ситуаций стало значительно меньше, взаимоотношения с уполномоченным Совета стали более уравновешенными… епископ правильно ориентируется в политической обстановке… Известно, что архиепископ Николай неоднократно в составе делегаций от Русской православной церкви выезжал в заграничные поездки». (С мая 1981 года Владыка Николай стал членом Совета Общества по культурным связям с соотечественниками за рубежом — общества «Родина»).

Архиепископ Николай приобретал мудрость и опытность, но отнюдь не позицию пассивности и покорности в отношениях с власть предержащими. Господь судил ему архиерейское служение на рубеже сменявшихся эпох в жизни страны: на смену временам «застоя» шли годы так называемой «перестройки» (политической, экономической, «перестройки» в умах и сердцах). «Изменилось отношение партийных и советских органов на местах к духовенству и верующим, что способствовало установлению правильных взаимоотношений между ними, — заявлялось в информационном отчете уполномоченного в 1989 году. — Местные органы печати, радио, телевидение стали широко освещать с положительной стороны деятельность религиозных организаций, особенно миротворческую и благотворительную работу (которая была наконец-то официально разрешена Церкви! — Прим. Ред.) … В связи с процессами демократизации, гласности, перестройки в обществе активизировалась деятельность религиозных объединений всех религиозных конфессий».

На самом деле все было не так просто, как следовало из отчетов и докладов. 1990-е годы действительно стали поворотными в мировоззрении целой страны. Но это были лишь первые ростки, только начало длительного процесса, полного новых драматических событий в жизни народа и Русской Православной Церкви. Богоборческие силы в России не собирались ни сдавать, ни ослаблять своих позиций.

Однако уже в 1988 году в стране открыто прошли юбилейные торжества, посвященные 1000-летию христианства на Руси. После десятилетий гонений на Церковь в СССР казалось чудом, что подготовка и само празднование проходили с широким положительным освещением событий в СМИ, при активном и открытом участии духовенства и верующих. Владыка Николай выступил по горьковскому телевидению, интервью с ним было опубликовано в областной газете. В Горьком по-прежнему действовали лишь три небольших по площади храма, на окраине города, поэтому праздничные богослужения, в которых участвовало все духовенство области, состоялись в Кафедральном соборе города Арзамаса.

В дни праздника архиепископ Горьковский Николай был торжественно награжден светскими властями — орденом Трудового Красного Знамени за активную миротворческую деятельность и «Золотой медалью» Советского фонда мира.

Росло количество прихожан в горьковских храмах, значительно вырос поток ходатайств о регистрации православных религиозных обществ и о передаче верующим церквей. В апреле 1989 года решением Совета по делам религий Горьковскому епархиальному управлению был передан Спасский собор — для его реставрации и использования в качестве кафедрального. В Спасском соборе немедленно и интенсивно начали реставрационные работы, с одновременным проведением в нем богослужений по субботним и воскресным дням.

В том же году Владыка Николай поставил вопрос перед руководством области о передаче Церкви комплекса зданий Печерского Вознесенского монастыря. И вскоре древнейший монастырь города, находившийся на тот момент в совершенно разоренном состоянии, был передан управлению епархии.

С 1 октября 1990 года титул архиерея «Горьковский и Арзамасский» был заменен на «Нижегородский и Арзамасский» (в связи с переименованием города и области).

Начинались годы, когда открылись возможности для активного созидания в Церкви, когда личная позиция архиерея, его усилия, соединенные с мудростью, бесстрашием и самоотречением, могли изменить и полностью преобразить церковную жизнь в епархии.

С именем Владыки Николая (Кутепова) всегда будет связываться возрождение Нижегородской епархии после богоборческих десятилетий, труды второго обретения мощей преподобного Серафима Саровского, превращение Нижегородского края в один из основных духовных центров России. Об этом красноречиво свидетельствуют и статистические данные о состоянии епархии на момент назначения Владыки (1977 год) и на июнь 2001 года (время, когда осиротевшая нижегородская паства прощалась со своим почившем в Бозе архипастырем).

В 1977 году в Горьковской епархии было только 43 прихода; монастыри, все до одного, были закрыты и практически разрушены; не существовало ни одной духовной школы или просветительского православного учреждения, не говоря уже о православных средствах массовой информации.

В 2001 году в Нижегородской епархии имелось уже 376 приходов. Были возрождены 9 монастырей: среди них — Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский — один из православных центров мирового значения, древний Макарьевский монастырь, Благовещенский и Вознесенский мужские монастыри в самом Нижнем Новгороде. Трудами Владыки Николая открылась Нижегородская духовная семинария, а также Нижегородское епархиальное женское училище, Выксунское духовное училище, более сотни воскресных школ для детей и взрослых. Появилось 20 православных периодических изданий (среди них — возрожденная газета «Нижегородские епархиальные ведомости», историческое издание Вознесенского Печерского монастыря «Нижегородская старина»), 3 теле- и радиопередачи для православных.

Во все годы управления епархией Преосвященным Николаем шел процесс открытия храмов для верующих, а в 1990-е годы — передачи разрушенных или занятых светскими организациями в советские годы церквей, процесс возвращения, хотя бы и частично, имущества и ценностей, принадлежащих когда-то Церкви. Это была чрезвычайно сложная работа, которая потребовала самоотверженности и огромных усилий от архиерея и всего духовенства. И даже спустя десятилетие Владыка Николай в интервью в общероссийской газете «Независимая газета — Религии» говорил об этой проблеме как о сложнейшей и требующей больших трудов, внимания и понимания:

«Вот возьмите нижегородскую действительность. Я ходил к шести главам города с вопросом о передаче церковного дома в три квартиры в ветхий фонд. «Да-да! Вс? сделаем». Потом: «Ой, забыли, простите, знаете, приходите завтра…» А один из начальников сказал: «Ну, ты это еще мало ходишь». Что это? Как понимать? Чем же это отличается от прежних времен?.. И говорят, что указ предусматривает передачу только церковных разбитых зданий; больше, мол, ничего вы не получите. Убавилось ли для архиерея забот и хлопот? Ничуть. Они только, может быть, нивелировались и получили другое направление…

У нас такая проблема есть (проблема — на какие средства содержать передаваемые храмы. — Ред.) . Но мы просим только то, что нам по силам, то, что мы сможем содержать. И притом просим то, что в конце концов будет служить благу того же государства… Теперь дальше. Почему мы не вс? можем содержать?.. Русская Православная Церковь была ограблена на 9 триллионов золотых рублей! Дайте хотя бы половину. Если мы собираемся строить демократическое общество, справедливое, неудобно же, разграбив своих, не дав им ничего, еще с них шкуру драть в виде налога?.. Вот сейчас встает вопрос о Земельном кодексе. Русская Православная Церковь имела землю. Земля кормила и давала что-то. Я разговаривал с депутатами, кто благословение берут и прочее, на эту тему, но они уходят от ответа. Так где же тогда справедливость?» (Опубликовано в «НГ — Религии», 25 апреля 2001 года).

8 мая 1990 года Преосвященный Николай вошел в состав Синодальной Библейской комиссии. С 22 ноября 1990 года работал в Комиссии Священного Синода по подготовке изменений в Уставе об управлении РПЦ. С 29 января 1991 года он был назначен председателем Комиссии по систематизации и описи документов Патриарха Тихона, переданных Русской Православной Церкви из Архива КГБ СССР.

Владыка Николай имел церковные награды: орден святого князя Владимира 2-й степени (1963), орден Преподобного Сергия Радонежского 2-й степени (1981).

25 февраля 1991 года определением Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и Священного Синода архиепископ Нижегородский Николай (Кутепов) был возведен в сан митрополита.

На Архиерейском Соборе 1997 года Высокопреосвященнейший митрополит Николай выступил против канонизации последнего императора России Николая II, считая, что ответственность за гибель новомучеников российских лежит и на совести царя, «в здравом уме, в твердой памяти отрекшегося от престола».

Из почти сорокалетнего архиерейского служения своего Владыка митрополит Николай более двадцати последних лет возглавлял Нижегородскую епархию. Он внес огромнейший вклад в духовное развитие Нижегородского края, развитие культуры, благотворительной деятельности, социальных программ, в укрепление гражданского мира в регионе. Для нижегородцев он был наставником, духовным пастырем, патриотом, был и остается Почетным гражданином Нижнего Новгорода.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ И КОНЧИНА

Свои последние архиерейские службы Высокопреосвященнейший митрополит Николай отслужил в Вознесенском Печерском монастыре (24 мая 2001 года), где после Божественной литургии освятил большой соборный колокол, и в Высоковской Троицкой церкви (4 июня, в день Святого Духа). 5 июня Владыка Николай принял участие в работе VI Международного богословско-философского симпозиума «Единство и этнокультурное разнообразие мира. Диалог мировоззрений», проходившего в Нижнем Новгороде. Преосвященный Николай произнес приветственное слово и присутствовал на пленарных и секционных заседаниях.

Вечером того же дня Владыка отбыл в Москву для участия в торжествах по случаю 10-летия восшествия на Патриарший престол Святейшего Патриарха Алексия II. Самочувствие Владыки по прибытии его в Москву резко ухудшилось. Он был госпитализирован в Центральную Кремлевскую больницу с диагнозом «инфаркт миокарда». После проведенного лечения Его Высокопреосвященство почувствовал себя лучше и настоял на выписке из ЦБК. 19 июня он вернулся в Нижний Новгород.

20 июня Владыка Николай вновь почувствовал себя плохо и был госпитализирован в реанимационное отделение 1-й Градской клинической больницы. Вечером того же дня Высокопреосвященнейший митрополит Николай принял Таинство елеосвящения.

21 июня 2001 года в 8 часов 05 минут сердце архипастыря, святителя Земли Нижегородской, остановилось. Господь призвал Владыку Николая в Свои Небесные обители. Нижегородская епархия овдовела.

О случившемся скорбном событии был немедленно извещен Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий.

Весть о кончине архипастыря облетела все пределы Нижегородского края. По благословению Святейшего Патриарха, временное управление Нижегородской епархией принял Высокопреосвященнейший Евгений (Ждан), архиепископ Тамбовский и Мичуринский. Для организации похорон была образована комиссия, которую возглавили секретарь Нижегородской епархии протоиерей Николай Быков и вице-губернатор Нижегородской области А. В. Батырев.

Тело почившего митрополита Николая было доставлено из больницы в Архиерейский дом и в Крестовой церкви облачено старшими священнослужителями в святительские одежды, там же была отслужена первая лития. В Архиерейский дом начали приходить люди, чтобы отдать последний долг своему почившему святителю. В тот же день было положено начало чтению над усопшим Высокопреосвященнейшим митрополитом Николаем Святого Евангелия — старшим духовенством епархии, а ночью — иеромонахами Благовещенского и Печерского монастырей.

Утром 22 июня гроб с телом покойного был перенесен в Спасский кафедральный собор, где в течение суток паства и духовенство прощались с почившим Владыкой. Над гробом, как и положено по церковному уставу, непрестанно читалось священнослужителями Евангелие, звучали истины, которые в жизни Высокопреосвященнейшего Николая всегда были определяющими. Священники сменяли друг друга, а поток людей ко гробу Владыки не прекращался ни днем, ни ночью: тысячи нижегородцев шли в собор помолиться и сказать слова прощания своему архипастырю.

23 июня была совершена заупокойная литургия, которую возглавил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров) в сослужении Преосвященных архипастырей: архиепископа Тамбовского и Мичуринского Евгения, архиепископа Ульяновского и Мелекесского Прокла, архиепископа Истринского Арсения, а также протоиереев, священников, диаконов Нижегородской и других епархий. После Божественной литургии совершено было отпевание усопшего, прозвучали проникновенные добрые слова о почившем архипастыре Земли Нижегородской.

Под перебор соборных колоколов и пение ирмосов Великого канона «Помощник и Покровитель» гроб с телом усопшего Владыки был обнесен на руках священнослужителей вокруг Спасского собора.

Много храмов открыл и освятил Высокопреосвященнейший Владыка Николай за время управления епархией, но все знали, что Спасский кафедральный собор — любимое детище его: в этот собор много вложил он сил и энергии своей души. Здесь, близ придельного алтаря во имя святого преподобного Макария Желтоводского, он и упокоился.

По благословению архиепископа Нижегородского и Арзамасского Евгения, преемника Высокопреосвященнейшего Николая, над могилой почившего Владыки в 2002 году была устроена часовня.

Речь архимандрита Николая при наречении во епископа Мукачевского и Ужгородского,
9 сентября 1961 года

Ваши Преосвященства! Досточтимые отцы!

Что могу я сказать вам в эту ответственную минуту моей жизни, когда по воле Всевышнего, благоволением Его Святейшества и Священного Синода, я, недостойный и малоопытный в церковных делах, призываюсь к епископскому служению?

Что может сказать по поводу случившегося рядовой служитель Церкви Христовой, который и не помышлял об архиерейской чести? Он может ответить словами пророка: «Услышах слух Твой, Господи, и убояхся…»

И я также убоялся той высоты, на которую вы должны меня возвести; убоялся и ответственности за те невольные ошибки, которые могу сделать по моему неведению.

Епископское служение — служение высокое, почетное, ответственное, полное скорбей и трудностей. Оно, говоря словами св. Григория Богослова, «завидная и опасная высота».

Для епископского служения необходимы мудрость и тактичность осуществлении тех или других церковных мероприятий, которые необходимо провести в жизнь.

Кто же может умудрить его в этом тяжелом и ответственном служении? Один у нас Податель мудрости — Господь наш Иисус Христос, Который неученых рыбарей сделал ловцами душ человеческих и распространителями Христова учения по всему миру.

Видя в своем избрании Десницу Всевышнего, вспоминаю слова апостола (Евр. 5, 4) и говорю о себе: «Ты приемлешь эту честь не сам собой, но призываемый Богом».

Молю вас, богомудрые архипастыри, вознесите ваши святительские молитвы к Престолу Всевышнего о мне грешном и не оставьте меня своим руководством, дабы моя деятельность не была бесплодной для Церкви и Отечества.

Уповая на помощь Божию, смиренно ответствую вам: благодарю, приемлю и нимало вопреки к тому глаголю.

Аминь.

Из книги «Святители земли Нижегородской». Авторы-составители: архимандрит Тихон (Затекин) и О. В. Дегтева. Нижний Новгород, 2003 год.

До моего переезда из Греции в Оксфорд в конце февраля 1951 года я знал Митрополита Крутицкого и Коломенского Николая главным образом по журналу «Московской Патриархии», номера которого, доходили до меня в Грецию неаккуратно и с большими пропусками. Из русских парижских газет и ещё более из писем и рассказов лиц, приезжавших из Франции, я много слышал о его роли в деле воссоединения Митрополита Евлогия с Московской Патриархией и о сильном впечатлении, произведённом его личностью и церковным красноречием на русских эмигрантов во Франции. О его выступлениях в так называемой «борьбе за мир», «в защиту мира» или против атомной бомбы и т.д. я узнал несколько позже. Об этом мне стало известно в конце моего пребывания в Греции, да и то в самых общих чертах, от одного лица, приехавшего из Парижа и прислуживавшего в русской церкви в Афинах.

В общем, у меня составилось впечатление о митрополите Николае как о выдающемся церковном деятеле, ближайшем помощнике Патриарха, замечательном проповеднике и вместе с тем обаятельной личности. Прибыв в Англию, я смог систематически ознакомиться с тем, что о нём писалось в ЖМП, а также узнал о нем много подробностей от архимандрита Николая (Гиббса), православного англичанина, бывшего преподавателя английского языка у детей императора Николая II. Он последовал за ним в Тобольск и Екатеринбург и был принят в Московскую Патриархию из карловацкого раскола митрополитом Николаем во время его посещения Англии в 1945 году.

На архимандрита Николая (Гиббса) митрополит Николай произвёл самое сильное впечатление, он ценил его ум и находился под действием его привлекательной личности, хотя по свойству своего крайне подозрительного характера и как «заядлый англичанин» относился к нему с некоторой осторожностью. Его смущали «миротворческие» выступления митрополита Николая с их предельно резкими нападками на Западный мир. Я ему много возражал (и это было моё искреннее убеждение), что всем этим «мирным» выступлениям митрополита Николая не надо придавать никакого значения, так как они вынуждены, и он это делает ради блага Церкви и как бы взамен на те льготы и послабления, которые Сталин в послевоенные годы, несомненно, предоставлял Церкви. Должен признаться, что эти политические выступления митрополита Николая на страницах ЖМП я почти не читал, настолько мне они казались малоинтересными. Но я жалел о том вреде, который они приносили доброму имени Русской Православной Церкви на Западе и среди наших церковных раскольников.

Мой приезд в Англию оставался, по-видимому, неизвестен Патриархии до мая 1951 года. Хотя Московская Патриархия и лично митрополит Николай знали о тех крупных неприятностях, которые мне причинили греческие гражданские и военные власти, удалившие меня с Афона и вынудившие меня, в конце концов, покинуть Грецию.

В мае 1951 года в связи с моей иерейской хиротонией председателю Экзаршего Совета в Париже архимандриту Николаю (Еремину), будущему Экзарху, пришлось обратиться за благословением в Патриархию. Это было необходимо, чтобы совершить моё рукоположение проживавшим в Англии сербским епископом Иринеем Далматинским ввиду отсутствия в Англии, да и во Франции, архиерея юрисдикции Московской Патриархии. Поехать мне в Брюссель к архиепископу Александру было сложно из-за виз, да и отношения с ним в Парижском Экзархате были не такие гладкие.

Митрополит Николай (в ответной телеграмме) дал благословение на моё рукоположение, но предварительно убедился, что епископ Ириней не раскольник, хоть и живет в Англии, но остаётся епископом Сербской Патриархии. Моё рукоположение во иеродиакона и иеромонахи совершилось в церкви Святителя Николая в Оксфорде, настоятелем которой был вышеупомянутый архимандрит Николай Гиббс.

Через несколько месяцев я получаю по почте из Москвы письмо от митрополита Николая от 7 августа, в котором он приветствует меня с получением «благодати священства», молитвенно желает духовного преуспеяния и помощи Божией, а далее пишет: – «Хотелось бы мне знать от Вас, дорогой во Христе о. Василий, о жизни наших русских братьев на Афоне и о положении там этого дела в наши дни. Мы думаем, что Вы располагаете данными по этим вопросам, и были бы рады Вашему письму об этом»

Как видим, письмо это, неожиданное для меня и обрадовавшее меня своим вниманием, проявленным ко мне митрополитом Николаем, было чисто церковным по содержанию.

Никаких предложений принять участие в «борьбе за мир» или в других акциях подобного характера в нём не было. Желание его получить информацию от меня, старого афонского монаха, прожившего на Святой Горе 22 года, вполне понятно и делает ему честь как иерарху Русской Церкви, для которой интересы русского монашества на Афоне должны быть всегда близки.

Я ответил митрополиту Николаю письмом от 24 августа 1951 года, в котором сообщал ему о положении русского монашества на Афоне и излагал мои соображения, как ему помочь. Они сводились к тому, что нужно добиваться только одного, единственно существенного в данное время – допущения русских монахов на Афон, иначе русское монашество там вымрет. В заключение я писал, что многое можно было бы ещё сказать, но в письме это трудно, легче при личной встрече. Я не имел здесь в виду какие-нибудь тайные сведения или секреты, но что всю сложность обстановки на Афоне легче объяснить при личной встрече. Не знаю, как понял митрополит Николай мои слова, но они имели довольно неожиданные последствия.

Точно хронологическая последовательность мне не запомнилась, но насколько я помню, в октябре-ноябре 1951 года я получил из Лондона от знакомого мне грека иеродиакона Иеронима Киккотиса письмо. В нём он писал, что знакомый ему англиканский пастор, очень хочет меня видеть, и просил меня написать ему, когда я смогу приехать в Лондон для встречи с этим англиканским пастором. Было странно, что имени он его в письме не сообщал...

Должен сказать, что в своё время, этого Киккотиса мне рекомендовал в Афинах митрополит Георгий Папагеоргиадис (бывший Неврокопский) мы его называли «ходячее Православие». Он был человеком строго православных и независимых взглядов, но отнюдь не левых убеждений. Помню, как он мне сказал: – «Советую познакомиться Вам в Лондоне с о. Киккотисом, он Вам может быть полезным. Ему принадлежит в Лондоне книжный магазин «Зенон», там Вы сможете найти много интересных греческих и других книг. Должен, однако, Вас предупредить, что Киккотиса обвиняют в коммунизме. Это совершенно не справедливо. Его брат действительно коммунист, а сам он просто кипрский патриот и выступал против англичан за независимость Кипра. Это не понравилось англичанам, и греческая в Лондоне обвинила его в сочувствии к коммунизму... его исключили из клира. Но поверьте, он хороший человек и христианин».

Потом в Лондоне я несколько раз встречался с Киккотисом, покупал у него книги, приобрёл греческую пишущую машинку, и мы с ним беседовали на разные темы.

Как бы то ни было, но когда я получил письмо от самого Киккотиса, я подумал, что речь идёт о какой-нибудь экуменической встрече, и ничего другого мне не приходило в голову. Я ответил ему, что приеду из Оксфорда в Лондон и встречусь с англиканским пастором.

В назначенное время, после часа пополудни, я пришёл в магазин Киккотиса. Он был один.

– «А где же англиканский пастор?» – спросил я его. «Он ждёт нас в ресторане недалеко отсюда, где мы вместе будем завтракать. С ним будет ещё один его друг, не знаю кто, вероятно, тоже пастор».

– «Скажите, как же зовут того, кто хочет меня видеть?» – спросил я. И Каккотис назвал имя англиканского пастора Стэнли Эванса. В то время оно мне ничего не говорило, но впоследствии, я узнал, что Эванс был довольно известный английский «красный священник», нечто вроде маленького кентерберийского настоятеля Джонсона, известный своими попытками сочетать коммунизм с м, равно как и своими выступлениями в защиту советской власти.

Мы пришли в маленький, но хороший ресторан. В это время (около двух часов дня) он был почти пустой. Один-два человека в первой комнате и никого кроме нас в другой, вернее в ней был только Эванс и его спутник. Я познакомился сначала с Эвансом. Он произвёл на меня впечатление недалёкого и даже наивного, но вероятно неплохого человека. На вид даже скромный и застенчивый.

– «Очень рад с Вами познакомиться, – сказал он мне, – Вы изучаете святых отцов; я ими тоже занимался, в них много интересного, особенно в доникейских».

– «А почему только в доникейских?» – заметил я. В это время подошёл спутник Эванса и сказал мне по-русски: «Здравствуйте! Очень рад с Вами встретиться!»

– «Вы говорите по-русски?» – удивился я.

– «Как же. И даже сам русский, и даже служу в советском посольстве».

Я был поражён! Первая моя мысль была немедленно уйти. Выразить своё неудовольствие Киккотису за то, что он меня не предупредил, с кем мне придётся встретиться. Ведь я ожидал, что будет встреча с англиканскими пасторами, а тут служащий посольства. Я служитель Церкви и не хочу иметь дела ни с какими посольствами, особенно с советским. По опыту знаю, когда в Греции чисто по Афонским, церковным делам, мне пришлось бывать в советском посольстве, как это было опасно не только в личном плане, но и в церковном. Ибо даёт повод врагам нашей Церкви нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я твёрдо решил для себя в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме как посещения для получения визы. В какую неприятную историю я опять вопреки своей воле попал, подумал я. Лучше всего сразу уйти! Но я этого не сделал, отчасти не желая учинять скандал, могущий повредить нашей Церкви, отчасти из желания прежде выяснить, в чём же тут дело.

– «Вы из посольства? переспросил я его. – Так что же Вам нужно здесь?»

– «Я секретарь посольства, моё имя...» Тут он назвал свою фамилию, но к моему огорчению, время изгладило её из моей памяти. – «У меня к Вам поручение от митрополита Николая Крутицкого. Вы его, наверное, знаете или слыхали о нём?»

После таких слов волею или не волею пришлось остаться, узнать, в чём дело. Мы сели завтракать вчетвером. Советский секретарь, плохо говоривший по-английски, стал при помощи Эванса заказывать завтрак. При этом он громко жаловался, что английская кухня никуда не годиться, то ли дело русская, но он, к сожалению, всё это должен терпеть. Вообще он производил впечатление очень самоуверенного и наглого типа, малокультурного и невежественного. Рассказывал, что учился в университете и даже зачислен в аспирантуру. В дальнейшем наш разговор с ним во время завтрака вёлся на русском языке. Киккотис и Эванс, не понимавшие по-русски, всё время молчали. Вначале было несколько вопросов общего характера, – Какое впечатление производят на Западе выступления Русской Церкви в пользу мира ? В частности воззвание трёх Патриархов – Московского, Грузинского и Армянского, оно произвело сильное впечатление?»

На что я ответил: «Никакого впечатления! Ими здесь никто не интересуется». После этого посольский секретарь приступил к делу.

– «Митрополит Николай очень интересуется положением русских монахов на Афоне и просит Вас подробно ему об этом написать. Вы это можете сделать через меня».

– «Я ему уже обо всём этом написал по почте» – ответил я.

– «Да, но почте нельзя всего написать. Может быть, Вы ещё что-нибудь напишите дополнительно. А мы бы переслали митрополиту Николаю»

– «Благодарю Вас, но мне нечего сейчас писать. А если бы в будущем и оказалось, я бы предпочёл писать по почте. Ничего секретного в моих сведениях нет. А писать через посольство – нелегально не желательно, это может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Грециии, я не хочу его повторять. Да и необходимости в этом нет сейчас никакой».

– «Сейчас, может быть, и нет (настаивал секретарь), – а завтра будет. В письме всего не напишешь, и митрополит Николай ждёт от Вас сообщений. А беспокоиться Вам нечего. Вот как мы условимся. Через месяц-два, когда у Вас наберутся новые сведения, Вы сообщите об этом Вашему другу (Киккотису), ведь Вы ему доверяете, а он сообщит Эвансу, тот мне, и мы опять встретимся все четверо, здесь или где-нибудь в другом месте».

Я продолжал настаивать на своём, что абсолютно не предвижу такого случая, и что вообще считаю необходимым писать только по почте.

– «Нет, Вы подумайте об этом ещё и сообщите через Вашего друга. Я буду ждать».

На этом разговор окончился. Секретарь потребовал счёт, демонстративно заплатил за всех, показывая свой бумажник набитый английскими фунтами!

Моё решение было твёрдым, я решил оставить без последствий домогательства посольского секретаря и избегать всяких дальнейших встреч с ним. Я также решил, что во избежание излишних разговоров никому не рассказывать о происшедшем, кроме как Архимандриту Николаю (Гиббсу) настоятелю оксфордской церкви, где я служил и в доме которого в Оксфорде я жил. Я счёл не правильным скрывать от него мою «невольную» встречу с советским посольским секретарём, тем более что он, как англичанин с большими связями в различных кругах и, вероятно даже в полиции, мог бы быть мне полезным в случае будущих неприятностей. Я немедленно отправился к нему, по счастливой случайности он был в это время в Лондоне и подробно рассказал ему о происшедшей встрече. Твердо объяснил моё решение никаких встреч и дел, на будущее, с секретарём посольства не иметь. О. Николай внимательно выслушал меня, одобрил мои действия, мой отказ о встречах и обещал никому ничего не рассказывать.

Тем не менее через некоторое время я косвенно узнал (через С.Н. Большакова, общего моего знакомого с о. Николаем), что о моей встрече с посольским секретарём в ресторане, о его предложении пересылать письма и о моём отказе стало известно в английских органах безопасности. Будто бы об этом запрашивала о. Гиббса английская тайная полиция. Все это рассказал Большакову сам о. Гиббс, вопреки данному мне обещанию молчать.

Как могла об этом узнать английская полиция? В зале ресторана, где происходил завтрак, никого из посторонних не было. Эванс и о. Иероним Киккотис вряд ли донесли (хотя?)- не вяжется это как-то с их «типом», да к тому же они не понимают по-русски. В соседней комнате, по крайней мере, в начале, кто-то был, но слышать оттуда без специальных аппаратов было невозможно. Может быть, за секретарём следили (этого исключить по тем временам было нельзя), заметили его встречу со мною, а затем обратились за справками к о. Гиббсу и он уже сам рассказал то, что узнал от меня. Думаю, что это наиболее вероятно. В таком случае я правильно сделал, что ничего не скрыл от о. Николая Гиббса.

Что касается меня, то происшедший случай вызвал во мне много мыслей и чувств. Я был недоволен и обеспокоен. Вопреки моему желанию меня влекут на путь, по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы. Но вместе с тем я был поражён, какими связями обладает митрополит Николай в советском правительственном аппарате, и как охотно органы советского посольства исполняют его просьбы. Может быть, нельзя было обвинять митрополита Николая в том, что он хотел получить сведения о русском монашестве на Афоне, это даже его церковный долг, и никаких сведений, кроме чисто церковных, он от меня не требовал. Но всё же на меня произвела неприятное впечатление, та бесцеремонность, с какою он вовлекал меня в общение с советскими посольскими службами. Не справившись предварительно со мной, согласен ли я на такие действия, и не подвергает ли он тем самым меня опасности и риску в пересылке писем через сомнительные службы.

Впрочем, митрополит Николай, по-видимому, не отдавал себе отчёта во многих тонкостях и нюансах, и происходило это от недостаточного знания западной обстановки. Он не понимал, какой вред для патриаршей Церкви приносит общение с советскими посольствами.

Некоторое время спустя мне пришлось встретиться в Лондоне с о. Киккотисом в его книжном магазине. Он сам, прежде чем я заговорил с ним, начал просить у меня извинения: «Очень прошу простить меня, что я, сам, не желая того, стал причиною встречи Вашей с лицом, для Вас, может быть, нежелательным. Я сам не знал об этом, а то я предупредил бы Вас заранее. Но Эванс ничего мне не сказал, только в последний момент я узнал, что за завтраком будет ещё один человек. Я был уверен, что это тоже окажется английский пастор». «Да – ответил я, – одно дело встречаться с английскими пасторами, другое – со служащими советского посольства. С ними я не считаю возможным и нужным видеться».

По прошествии нескольких месяцев я получаю от Эванса письмо от 6 февраля 1952 года. Он был, очевидно, обеспокоен отсутствием каких-либо известий от меня со времени «ресторанного» свидания. В этом письме он спрашивал, не могу ли я приехать в Лондон и пишет что: « ...наш коллега (то есть посольский секретарь) очень желает повторить последний завтрак в менее поспешном темпе».

Что сам он (Эванс) был бы рад поговорить со мной и в заключение он просит меня указать дату моего возможного приезда в Лондон. На это письмо я ничего не ответил, и на этом наши отношения с Эвансом прекратились, дальнейших попыток встретиться со мною он не предпринимал. Гораздо позднее мне пришлось ещё раз с ним столкнуться на банкете в советском посольстве в Лондоне. В июле 1955 года. Этот банкет был устроен в честь приехавшей из СССР церковной делегации во главе с митрополитом Минским и белорусским Питиримом (Свиридовым) и именно поэтому я не счел возможным отклонить приглашение посольства. Это был единственный раз за всё время моего восьмилетнего пребывания в Англии, что я переступал его порог. Впрочем, надо отдать справедливость, что на этом банкете собралась самая почтенная компания. Здесь присутствовали: архиепископ Кентерберийский, экзарх Вселенского патриарха Афинагор и прочие лица. Уже к концу приёма митрополит Питирим, с которым я в это время сидел рядом на диване, указал мне на сидящего у стены человека с осоловелыми глазами и сказал мне: «Вот сегодня наш Эванс, видно, сильно подвыпил». Я всмотрелся в лицо человека и с удивлением узнал в нём моего старого знакомого, пастора Стэнли Эванса. Бедняжка! Гостеприимные «товарищи», видимо, переусердствовали и напоили неопытного Эванса почти до потери сознания. Это был последний раз, когда я его наблюдал. Несколько лет спустя, я прочитал в газетах, что Эванс погиб в автомобильной катастрофе.

Не знаю, стало ли митрополиту Николаю известно о моей встрече с посольским секретарём, но к Рождеству, я получил его письмо от 12 января 1952 года, в котором он благодарит меня за моё письмо от 24 августа 1951 года, и пишет: «...оно несколько осветило печальное положение наших иноков на Святой горе Афон, а также церковную обстановку в Англии. Мы будем рады, если и в дальнейшем Вы будете делиться с нами радостями и горестями Вашей жизни». Из выражения «несколько осветило» можно заключить, что митрополит Николай не был вполне удовлетворён моим письмом и ждал от меня больших подробностей (вероятно через того же секретаря).

Позднее, в таком же духе, было и письмо из Москвы (от 24 февраля 1953 года) от протоирея Владимира Елховского, лично мне тогда неизвестного. Он благодарил меня от имени митрополита Николая за информацию о положении русского монашества на Афоне и прибавляет, что митрополит Николай «горячо благодарит меня за любезное сообщение о нашем афонском монашестве и ожидает моих дальнейших сообщений». Он писал так же, «.. что митрополит озабочен и судьбой Оксфордского прихода и весьма заинтересовался моими трудами по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова ».

Всё это, конечно, свидетельствовало о живом интересе митрополита Николая к церковной жизни за границей и к афонскому монашеству в частности. Спрашивается только, почему митрополит Николай написал это не непосредственно ко мне, а через протоирея Елховского? Может быть, потому что полагал, что мне будет легче переписываться с ним как с менее заметным и политически не окрашенным лицом в определённый цвет, каким был в глазах западного мира митрополит Николай.

Глава 2

Таковы были в общих чертах мои отношения с митрополитом Николаем за период между 1951 и 1956 годами моей жизни в Оксфорде. Лично с ним встретиться и познакомиться мне пришлось только летом 1956 года, во время моей поездки в СССР, где я побывал впервые после 36-летнего перерыва. Группа паломников Западно-Европейского Экзархата, в состав которой входили архимандрит Дионисий Шамбо, Д.Д. Оболенский и Оливье Клеман, была приглашена Московской Патриархией посетить Советский Союз. В эту группу был включён и я. Мы пробыли в России от 9 до 16 августа, посетили Москву, Троице-Сергиеву Лавру, Владимир, Ленинград и Киев.

Это был, пожалуй, самый лучший, но короткий, период (может быть год) в жизни Русской Православной Церкви после революции, когда ослабел террор, возвращались лагерники, шла десталинизация, но Хрущёв ещё не захватил полноты власти и не было признаков нового нажима на , который выявился с новой силой в конце 50-х годов. Настроения в церковных кругах было оптимистическое и бодрое, говорили об открытии новых храмов, семинарий и т.д.

Патриарха мы в этот приезд не видели, он отдыхал в Одессе, но с митрополитом Николаем встречались и беседовали несколько раз. Он принял нас мило и ласково вскоре после нашего приезда в помещении Патриархии в Чистом переулке. Беседовал сначала со всеми вместе, а потом с каждым членом группы в отдельности. Живо интересовался церковной жизнью на Западе. Его пастырское сердце, видимо, было уязвлено печальным случаем с молодым иеромонахом англичанином Серафимом Робертсом, очень одарённым и подававшим большие надежды, но потом всё бросившим и женившимся. Митрополит Николай расспрашивал, как это могло случиться. Ещё более огорчало его дело протоирея Евграфа Ковалевского, которого он высоко ценил, и которому симпатизировал. «Нет ли надежды на его возвращения в нашу ?» – спрашивал он.

В частной беседе со мною мы много говорили об Афоне, и мне отрадно было встретить у митрополита Николая редкое у современных русских иерархов знание и понимание афонских дел. На его вопрос, чем конкретно мы можем сейчас помочь русскому монашеству, я ответил: «Добиться от греческого правительства разрешения на приезд из России десяти человек с целью стать монахами в Пантелеймоновском монастыре. Больше десяти для начала не надо просить, это может испугать греческие монастыри и гражданские власти, что менее всего желательно. Группе совсем маленькой, будет труднее ужиться, да они и не смогут обновить пришедшую в упадок монастырскую жизнь. Нам будет трудно отказать, так как наше требование допущение монахов из России освящено многовековой традицией, международными договорами, и греческому правительству будет не легко принять отрицательное решение, хотя оно, и будет пытаться это делать. Важно только действовать в рамках законов и через Вселенскую Патриархию».

Далее я развил свои мысли митрополиту Николаю и сказал, что: «Что было бы ошибкой возбуждать вопросы о пересмотре афонского Положения, имеющего силу закона, хотя он и во многом несправедлив. В это входит, что пришлось бы оспаривать юрисдикцию Константинопольской Патриархии, греческое подданство русских монахов и многое другое. Этими действиями мы только бы вооружили против себя как греческих афонских монахов, так и вообще общественное мнение, и в результате всё бы провалилось. Во всяком случае, греческое правительство нашло бы в наших притязаниях предлог для отказа допустить приезд монахов из России. Важно на сегодня одно: добиться приезда первой группы русских монахов, а иначе на Афоне русское монашество погибнет, после чего Пантелеймоновский монастырь перейдёт к грекам, после чего вернуть его назад будет не возможно».

Митрополит Николай вполне согласился со мною и подчеркнул, что оспаривать существующее Афонское законодательство, тем более юрисдикцию Вселенской Патриархии над русскими обителями на Афоне не следует: «Раз в старое время они были в ведении Вселенской Патриархии, то, как же мы можем требовать, чтобы теперь было иначе. Всё, к чему мы стремимся, это допущение русских монахов на Афон и это наша основная задача».

Я был рад такому пониманию и тонкое вникание в афонскую обстановку митрополитом Николаем было «редкостью». Ибо в предыдущем 1955 году, мне пришлось беседовать на ту же афонскую тему с находившимся тогда в Лондоне митрополитом Питиримом (см. выше). Я ему сказал приблизительно то же самое, но реакция его была совсем другая. Митрополит Питирим тогда резко прервал меня, ударил рукой по столу и с раздражением сказал: «Нет, это не так. Афонский вопрос обсуждался у нас в Синоде, и было постановлено требовать подчинения афонских русских обителей нашей юрисдикции!» «Но ведь это не возможно»,– возразил я тогда.

«Мы так постановили», – настаивал митрополит Питирим.

Видя, что с ним совершенно бесполезно спорить, я прекратил разговор, огорчённый мыслью, что наши иерархи по собственному незнанию дипломатии в этом вопросе и упрямству провалят дело русского монашества на Афоне.

Тем более сейчас мне было радостно удостовериться в широте взглядов и глубокому пониманию этой деликатной темы у митрополита Николая. Он был готов выслушивать мнения лиц, которые в силу собственного опыта знали обстановку на месте.

Мы встретились с митрополитом Николаем ещё раз, и он наградил меня крестом с украшениями. Такой крест носят обычно архимандриты, хотя у меня ещё не было даже обыкновенного золотого креста. «Это Вам от Святейшего Патриарха, я говорил с ним по телефону, он в Одессе. И не говорите, что это Вам не по сану (я был тогда иеромонахом), патриарх благословляет Вас, его носить». Любопытно, что когда через несколько дней мы посетили в Киеве в Покровском монастыре сестру Патриарха, матушку Ефросинию, она сделала мне замечание, что я ношу крест не по сану. Я объяснил ей, что это подарок и благословение самого Святейшего Патриарха, чему она была крайне удивлена.

Мы виделись с митрополитом Николаем ещё раз накануне отъезда на банкете в гостинице «Советская» (бывший «Яр»). Банкет устраивался в нашу честь. Уже наступил Успенский пост, к тому же была пятница. И угощение было строго постное, даже без рыбы, но очень обильное, разнообразное и изысканное. Митрополит Николай был милым, гостеприимным и заботливым хозяином. В своей речи он приветствовал каждого из нас, равно как и всю делегацию в целом как представительницу Западно-Европейского экзархата. Выступление его было строго церковным, никакой политики или даже намёка на «борьбу за мир». Меня он называл «наш милый афонец».

После столь долгого моего отсутствия в России, при первом посещении уже СССР, мне трудно было сразу наладить близкие отношения с лицами, которые говорили бы с вами откровенно, и вместе с тем были бы церковно осведомлены. Тем не менее и сейчас, по прошествии многих лет и в свете опыта дальнейших поездок, я продолжаю думать, что наши тогдашние впечатления были в общем верными: вела тогда относительно спокойную и сравнительно благополучную жизнь.

Скажу в заключение, что за всё наше пребывание в России в 1956 году мне не пришлось говорить с митрополитом Николаем о положении самой Церкви в СССР, сам он этого вопроса не касался, а я не спрашивал, и вообще наши встречи и беседы носили хотя и сердечный, но несколько поверхностный характер (кроме бесед об Афоне). То же самое могу сказать и о большинстве наших встреч и контактов во время поездки.

По возвращении моём в Англию моя переписка с митрополитом Николаем продолжилась и несколько даже участилась. Он отвечал на мои поздравления к пасхе и к рождеству, иногда даже довольно длинными и сердечно написанными письмами, интересовался афонскими делами и выражал мне признательность «за внимание и заботу, которые Вы уделяете вопросу о пополнении монастыря Великомученика Пантелеймона на Афоне русскими монахами» (письмо от 12 января 1957 года).

Я получил также от него письмо с благодарностью моего описания поездки в августе-сентябре 1957 года в Грецию и Константинополь. В этом письме я рассказывал митрополиту Николаю мой разговор с Вселенским Патриархом Афинагором о Финляндской Церкви. (Этот разговор был начат по его инициативе, так как моя поездка на Ближний Восток носила чисто учебно-богословский характер по изучению рукописей преподобного Симеона Нового Богослова , а, следовательно, я избегал какой-либо церковной инициативы, так как не был уполномочен на это Русской Церковью). Так вот, митрополит Николай от 31 декабря 1957 года отвечал: «Мне приятно, что Вселенский Патриарх Афинагор, удовлетворён разрешением вопроса о Финляндской Православной Церкви. Мы намерены и впредь проводить такую же линию при разрешении подобных вопросов, ожидаем, что и по отношению к нам будет проявлено благорасположение, в частности, разрешён вопрос, по которому до сих пор не имеем от Константинополя ответа. Мы примем во внимание Ваши советы, вызванные заботой о благе нашей Святой Церкви».

Наша переписка с митрополитом Николаем была интересной и разносторонней. Живой и благожелательный интерес он проявлял и к моей работе по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова . Дело в том, что в Москве в Историческом музее находится одна из наиболее ценных рукописей «Огласительных слов» преподобного Симеона Нового Богослова. А без нее критическое издание греческого текста было не мыслимо. Я много лет (1952–1956) всеми способами пытался получить микрофильмы или фотокопию этой рукописи, но все попытки, в том числе и через британское посольство в Москве, оставались тщетными. Исторический музей или не отвечал на мои письма или сообщал, что рукопись находится в таком состоянии, что фотографировать её технически невозможно. Впоследствии я убедился, что это была не правда, а чистый предлог и отговорки. Во время пребывания моего в Москве в августе 1956 года я лично посетил рукописный отдел Исторического музея, убедился, что рукопись находится во вполне удовлетворительном состоянии и что отмалчивания или отказы дирекции Исторического музея объясняются фактом, что в нём нет установки для микрофильмирования рукописей, в чём музей стеснялся признаться. Единственная возможность была фотографирование обычным аппаратом, он в музее имелся, но ввиду объёма самой рукописи (около 200 листов) это обошлось бы очень дорого.

Я обратился к митрополиту Николаю с просьбой помочь мне в получении фотокопий, и он обещал мне в содействии. И вправду, через восемь месяцев в марте 1957 года, я получил в Оксфорде прекрасные фотоснимки нужной мне рукописи, за что глубоко благодарен митрополиту Николаю. Он сделал возможным окончание моей работы.

Интересно, что впоследствии один из критиков и недоброжелателей митрополита Николая, говорил мне, когда я ему рассказывал о замечательной помощи в деле получения фотоснимков рукописи: «Вы думаете, митрополит Николай помог Вам? Ошибаетесь, он всегда только обещает и потом ничего не делает. Ваше дело так и тянулось бы без конца, если бы не один из молодых сотрудников Патриархии, питомец Московской Духовной академии, из простого желания Вам помочь не взялся по своей инициативе за дело. Он сам бегал в Исторический музей, хлопотал и в результате всё устроил». Мне показалось такое суждение просто не серьёзным и несправедливым. Вполне допускаю, что митрополит Николай поручил практическую сторону дела молодому человеку (что логично), нельзя же требовать от митрополита, чтобы он сам бегал в музей и делал фотокопии. Но была и другая сторона дела, а именно финансовая, в разрешении которой я ещё более обязан митрополиту Николаю. За исполнение фотокопий мне назвали фантастическую сумму в 20 000 тогдашних рублей (около 2000 долларов), которыми я не обладал. И необходимо было особое постановление Священного Синода для её ассигнования. Митрополит Николай сделал все возможное, и такая сумма была выделена.

Пришлось мне иметь дело с митрополитом Николаем и в вопросе посылки на богословские и ученые конгрессы русских богословов из Духовной Академии, бывшей России. Главным образом на съезды патрологов в Оксфорде, которые проходили в 1955 и 1959 годы и на съезд византологов в Мюнхене в 1958 году. Помню, как я неоднократно писал митрополиту Николаю, какое значение имело бы для богословов общение с представителями западной науки и как это повысило бы уважение к Русской Церкви на Западе. Со своей стороны я обращался с просьбой к организаторам съезда патрологов доктору Кроссу, к епископу Михаилу (Чубу) и к проф. Н.Д. Успенскому о приглашении Московской и Ленинградской академий коллективно, но и отдельным богословам в частности. Большого успеха я не добился. В результате на съезд патрологов в 1955 году были присланы от Ленинградской Духовной Академии профессора Л.Н. Парийский и Зборовский, которые не знали ни одного иностранного языка. В результате чего они не могли активно участвовать в работе съезда. Более того, к сожалению, не приехал епископ Михаил (Чуб), теперешний епископ Воронежский и Липецкий, хорошо знающий европейские языки и много работавший над творениями Мефодия Олимпского. Он был наиболее подходящий для участия в съезде, желавший приехать и персонально приглашённый... но на съезд он не прибыл. Почему? Это меня огорчало и приводило в недоумение: как митрополит Николай со своим умом и пониманием дел не сознает, что участие епископа Михаила в съезде патрологов справедливо и полезно для Церкви! Возможно, что на приезд делегации в таком составе повлияли другие факторы, не зависящие от митрополита Николая. Об этом я мог только домысливать позже.

Дело в том, что ещё за два месяца до съезда на одном из приёмов, устроенных в честь прибывшей в Англию делегации во главе с митрополитом Питиримом, я встретился случайно с одним человеком. Это был некто Тихвинский, советник советского посольства в Лондоне. Приём, на который я был приглашен, устраивался англиканцами и происходил не в здании советского посольства. Узнав, что я русский он сам подошёл ко мне и завел разговор. Это был довольно развязный господин, совершенно невежественный во всём, что касается Церкви и религии. (Более того, впоследствии, я прочитал в газетах, что он был выслан из Америки и его перевели на «работу» в Лондон за действия не совместимые со званием дипломата.) В разговоре со мной он задал мне вопрос, какое впечатление производит на англичан прибывшая церковная делегация. Я, конечно, дал о ней самый лучший отзыв и, воспользовавшись, случаем, стал рассказывать о предстоящем съезде патрологов. Говорил ему о важности присутствия представителей наших Духовных Академий и как это подымет престиж Русской Церкви в Англии, и тем самым... «Советского Союза». Последнее, я сказал специально для «красного словца» понимая с кем, имею дело, чтобы заинтересовать Тихвинского. Мне долго пришлось ему толковать, что такое патрология и прочие тонкости, которые он с трудом понимал. Потом он вдруг спросил: – «А какое всё это имеет отношение к новому догмату об обожествлении девы Марии?» (видимо он имел в виду римско-католический догмат об Успении, недавно провозглашённый Папой).

– «Никакого, – ответил я. – То римско-католический догмат, а это учёный съезд богословов разных вероисповеданий». Тихвинский после этого явно успокоился. Дело в том, что отношения советской власти к Ватикану в то время было крайне враждебным.

– «А Вы считаете, что наши богословы окажутся на том же уровне, как и западные?»

Тут я немножко «покривил душой» и ответил, что в общем, да (хотя, честно говоря, был далеко не уверен).

– «А от кого зависит присылка богословов? – спросил советник Тихвинский.

– «От Московской Патриархии, конечно. Но если бы советское посольство в Лондоне написало бы в Москву, что подобный приезд и участие в съезде желательно, то, безусловно, дело было бы сильно облегчено».

– «Хорошо, – сказал Тихвинский. – Постараемся это устроить».

Повлияло ли это на ход событий и состав приглашённых, решительно утверждать трудно; вероятно в известной степени, да. Жаль только, что отсутствовал епископ Михаил (Чуб). Поэтому, когда я встретился с ним в 1958 году в Лондоне, где он совместно с тем же митрополитом Питиримом представлял Русскую Церковь на Ламбертской конференции, я спросил его, почему он не приехал на съезд патрологов и сказал ему как я был огорчён. Разговор наш происходил наедине в комнате гостиницы «Сен-Джеймс», где он остановился.

– «Меня не пустил митрополит Николай»,– сказал он.

– «Почему» – удивился я.

Епископ Михаил пугливо (вероятно по привычке), оглянулся по сторонам, отодвинул свой стул в центр комнаты, как бы опасаясь скрытых в стенах микрофонов, и начал мне говорить вполголоса:

– «Прошу только, никому не рассказывайте то, что я Вам скажу. Митрополит Николай при всех своих несомненных достоинствах и талантах имеете одну ахиллесову пяту, которая всё портит. Это его чрезмерное тщеславие! Желание быть всегда не только первым, но единственным. Посмотрите в ЖМП, там печатаются только его проповеди , они талантливые, но разве нет в Русской Церкви других хороших проповедников? Так и на всех съездах и конференциях. Он хочет всюду фигурировать один! А так как он всё же сознаёт, что для съезда патрологов его личная кандидатура не подходит, то предпочитает, чтобы никого не было, а меня особенно. Он меня буквально не пустил!»

Я был поражён. Конечно, архиепископ Михаил – человек довольно субъективный и несдержанный на язык, но правдивый и благородный. Характеристику его я не мог вполне отвергнуть, самое большее он преувеличивал. Впрочем, и он признавал за митрополитом Николаем большие достоинства.

Любопытно, что много лет спустя я прочитал в №4 журнала «Наука и религия» за 1969 год воспоминания известного ренегата, бывшего священника Осипова, под названием «Мои архиереи»,– воспоминания эти написаны были без любви и в безбожном духе. Были соблюдены некоторые приличия и минимальная объективность. И когда он в своих писаниях вспоминает митрополита Николая, то отмечает в нём ту же черту чрезмерного тщеславия и почти буквально повторяет, а этом отношении мнение архиепископа Михаила (Чуба).

Довольно неожиданно в начале февраля 1957 года я получил письмо от нашего Экзарха, архиепископа Николая (Ерёмина). Он мне сообщал, что «По представлению Высокопреосвященного митрополита Николая, в воздаяние за Ваше учёно-богословские труды, резолюцией Его Святейшего Патриарха Алексия от 25 января 1957 года Вы награждаетесь саном архимандрита».

Это было " довольно неожиданно» для меня! Так как в награждении меня архимандричьим крестом за полгода до этого в Москве уже, можно было, усмотреть намёк на желание Патриархии возвести меня в сан архимандрита. Но всё же это было неожиданностью для меня. Я об этом не думал, а главное, принято было сначала возводить в сан игумена, а потом только в архимандриты. (Патриархия же сразу возводила меня в более высокий сан, минуя промежуточный «этап».) И далее, в моём случае инициатива принадлежала всецело митрополиту Николаю, хотя право награждать саном архимандрита в нашем Экзархате принадлежала в то время только самому Патриарху, было бы более обычно, чтобы представление об этом исходило от Экзарха. Но Экзарх до получения указа Патриарха не был даже осведомлён об этом неожиданном шаге митрополита Николая.

Иначе обстояло дело с моей епископской хиротонией. Инициатива здесь принадлежала нашему Экзарху, архиепископу Николаю (Ерёмину). Он после разговора со мною в конце 1957 года обратился в Патриархию с просьбой о назначении меня своим викарным епископом во Франции. Какая в точности была позиция митрополита Николая в этом вопросе, мне не известно. Быть может даже, что Экзарх с ним предварительно советовался, хотя вряд ли. Можно думать, что митрополит Николай поддержал ходатайство Экзарха после того, как в апреле 1958 года Францию посетила негласная ревизионная комиссия от Патриархии. Официально она называлась «группа паломников», в её составе были протоирей Статов и А.С. Буевский (секретарь митрополита Николая и его помощник по Отделу внешних церковных сношений). С этой «комиссией» я встречался в Париже в один из моих приездов из Оксфорда.

Как бы то ни было, 26 мая 1958 года последовал указ о назначении меня вторым викарием Экзарха в Западной Европе, с пребыванием во Франции (первым был епископ Антоний (Блум), теперешний Экзарх).

В своём препроводительном письме (от 10 июля 1958 года), пересылая мне указ, митрополит Николай поздравлял меня с «призванием на великое архипастырское служение». Хиротония моя состоялась в Лондоне 14 июля 1959 года с некоторым запозданием из-за необходимости уладить трудности с получением французской визы.

Эти трудности огорчали митрополита Николая. Его искренне заботила мысль о моём «местопребывании, где удобно было бы Вам совмещать архипастырскую деятельность с научными занятиями», так он писал мне в письме от 9 марта 1959 года.

Выход был найден и в ноябре 1959 года я переехал на жительство в Париж.

Теперь, хочу рассказать, как происходило моё назначение епископом Брюссельским и Бельгийским. Инициатива этого назначения, после кончины митрополита Александра (Немеловского) в Брюсселе 11 апреля 1960 года, в сильной степени принадлежала нашему Экзарху – архиепископу Николаю. Но она даже вызвала некоторое противление со стороны митрополита Николая, который желал назначить на брюссельскую кафедру своего старого знакомого, (он ему покровительствовал) венского архимандрита Арсения (Шиловского). Экзарх, ездивший в Брюссель на похороны митрополита Александра и ещё вторично для ознакомления с положением и настроениями тамошней паствы, сознавал, что всякое промедление с нахождением и назначением заместителя почившего митрополита Александра (Немеловского) может иметь опасные последствия. Это было связано с многочисленными посягательствами раскольников на наш брюссельский храм Святителя Николая.

Экзарх знал также, что верующие просили, его о назначении к ним именно меня, и в связи с этим был очень обеспокоен, что Патриархия медлила с решением и ничего не отвечала на его ходатайство. И когда А.С. Буевский позвонил к нему по какому-то делу, он начал спрашивать его, почему замедляется моё назначение, говорил и объяснял как это опасно для церковного положения в Бельгии.

Буевский вдруг ответил: «Да, конечно, владыка Василий вполне достойный и подходящий кандидат, но знаете, что имеются и другие кандидаты на брюссельскую кафедру».

– «Какие?» – спросил Экзарх.

– «Да вот, например, архимандрит Арсений».

– «А Вы знаете, какой у него паспорт?» – продолжал Экзарх.

– «Нет» – ответил Буевский.

– «Советский! Это совершенно неприемлемо для брюссельских прихожан. Смотрите, Вы провалите всё, если будете медлить и не назначите владыку Василия».

– «Как хорошо, что Вы нам это сказали, мы это примем во внимание».

Так закончился этот телефонный разговор с Москвой, и действительно, Указом Священного Синода от 31 мая 1960 года я был назначен епископом Брюссельским и Бельгийским. И одновременно Брюссельско-Бельгийская епархия включилась в состав Западно-Европейского Экзархата. Вскоре я переехал в Брюссель.

Интересно отметить, что копия Указа была подписана архимандритом Николаем (Ротовым), будущим митрополитом Ленинградским. Тогда он был управляющим делами Патриархии (и заместитель митрополита Николая по Отделу внешних церковных сношений). О встречах и долгих беседах с ним я расскажу отдельно.

Глава 3

До сих пор мои письменные сношения и личная встреча с митрополитом Николаем в 1956 году носили преимущественно деловой и скорее поверхностный характер. Так что если бы дело ограничилось только этим, я, может быть, не стал бы писать этих воспоминаний.

В июле 1960 года, во время моей поездки в Москву, мне пришлось ближе встретиться с митрополитом Николаем и беседовать с ним с полной взаимной откровенностью. Это было время начала нового «хрущёвского» гонения на Церковь, о котором на Западе было ещё мало известно. Знали только о ренегатстве Осипова, об отлучении его от Церкви в декабре 1959 года, о смелой речи Патриарха в феврале 1960 года и о последующей вскоре за ней отставке Карпова. Всё это и в особенности отставка Карпова, о котором сложилось мнение как о человеке сравнительно хорошо относящемся к Церкви – вызывало тревогу. Но в реальности масштабов, силу и размеры гонений никто не представлял.

Более того, всех нас как громом поразила внезапность и непонятность отставки (21 июня 1960 года) митрополита Николая от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений и замена его на этой должности на архимандрита Никодима (Ротова). Положение митрополита Николая на должности главы «иностранного» Отдела казалось настолько прочным, деятельность его в этой области была всецело в русле и линии политики Советского Правительства, а известность его за границей столь велика, что отставка его выглядела совершенно необъяснимой. Что-то важное происходит в стране, решили все, но что именно, было неясно. Вероятно, плохое!

Прошло менее месяца после отставки митрополита Николая, и в этой тревожной атмосфере, полной неопределённости, я отбыл 16 июля самолётом в Москву по приглашению Патриархии. В аэропорту я был встречен епископом Никодимом, как всегда, любезным и приветливым, с которым я познакомился немного более месяца до этого в Англии, куда он приезжал ещё архимандритом во главе монашеской делегации по приглашению англиканских монахов. Разумеется, он тогда даже и намёком не говорил о предстоящем уходе митрополита Николая и о своём назначении на его место.

Может быть, он даже этого и не знал?

На следующий день по приезде, в канун праздника преподобного Сергия, я начал выяснять возможности встретиться с митрополитом Николаем. У меня было к нему поручение от нашего Экзарха, да и сам я очень хотел его видеть.

Мне было сказано сопровождавшим меня протоиреем Матфеем Стаднюком, что митрополит Николай будет на празднике в Лавре, там его легче всего будет видеть, и что встречу с ним лучше всего сможет устроить наместник Лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), нынешний епископ Саратовский и Волгоградский.

В Лавру мы прибыли на машине в самый день праздника (5/18 июля), за час до начала литургии. В монастырской гостинице нас встретил архимандрит Пимен. Я сразу сказал ему, что мне нужно встретиться и поговорить с митрополитом Николаем. Как это лучше устроить?

– «Хорошо, – сказал архимандрит Пимен, – это не трудно. Вы сейчас пойдёте в палаты (какие, точно не помню), туда придёт и митрополит Николай облачаться. Там Вы с ним и поговорите. А Патриарх придёт попозже».

Так и произошло. Меня провели в «палаты» и оставили одного. Через несколько минут пришёл и митрополит Николай. Никого кроме нас в «палатах» не было. Я сразу, не теряя времени (так как не знал, сколько времени мы останемся наедине), обратился к митрополиту Николаю: «Приветствую Вас от лица нашего Экзарха и от всего нашего Западно-Европейского Экзархата и хочу Вам сказать, как мы все были глубоко огорчены Вашей отставкой. Мы все надеемся, что она будет только временной!»

– «Да, – ответил митрополит Николай, – меня уволили так и так ...!"

И при этих словах он сделал два энергичных жеста правой рукой со сжатыми кулаками, сверху вниз, как бы наискось перед собою, будто бы рубил сплеча, (что он хотел выразить этим жестом мне до сих пор не совсем ясно). Вероятно, что его добивали со всех сторон.

– «Почему, – изумлённо спросил я, – как это случилось?»

– «Это не от Церкви. Между мною и Патриархом ничего не произошло. У меня с ним были остались самые лучшие отношения. Это от гражданских властей . Вы, наверное, слышали, что у нас за последнее время очень усилилась антирелигиозная пропаганда. Я с этим боролся в своих проповедях. Не в тех, конечно, которые печатались в ЖМП, а в церквах. А народ мои проповеди слушает и любит... именно это и было неприемлемо для наших сегодняшних властей. Им нужны архиереи, которые молчат и торжественно служат. А те, которые проповедуют и борются с безбожием, им не выносимы и не понятны. Вот меня и убрали! Конечно, внешне всё произошло по порядку, я уволен Синодом по собственному прошению, но я вынужден был его подать».

– «Но Владыко, – заметил я, – тогда было бы естественнее уволить Вас от должности митрополита Крутицкого, а оставить Вас на должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений. Тем более что Ваша деятельность в пользу мира была широко известна во всём свете и, вероятно, ценилась Советским правительством. Странно в таком случае, что поступили наоборот, оставили митрополитом Крутицким, а уволили из Внешнего отдела».

– «У нас, как Вы знаете, – ответил митрополит Николай, – переменилось чиноначалие (намек на замену Карпова Куроедовым). Оно не знает хорошо моей деятельности в пользу Мира и потому не ценит её. А уволить меня от должности митрополита Крутицкого они не могли. Это не в их силах. Да и Синод на это никогда не пойдёт».

(Дальнейшее показало, как ошибался митрополит Николай в этом отношении. Видно, что он не предвидел всего, что его ожидало в будущем).

Я спросил ещё митрополита Николая о нашумевшей речи Патриарха Алексия на заседании «Советского Комитета защиты Мира».

– «Эту речь составил я, – ответил мне митрополит Николай, – Патриарх только её прочитал. А Вы знаете, что произошло потом? Когда Патриарх закончил читать речь, в зале раздались два-три жидких хлопка, а вслед за тем один за другим поднялись представители «общественности» и начали громить Патриарха... Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана , что мы ей всем обязаны, но это неправда и т.д. Произошёл целый скандал».

Далее я передал митрополиту Николаю приглашение нашего Экзарха приехать во Францию, посетить наш Экзархат. «Это очень укрепит положение нашей Церкви во Франции» (добавил я). Насколько мне было известно, сама мысль о подобной поездке, по приглашению Экзарха исходила непосредственно от самого митрополита Николая (это была его идея), а может быть и его московских друзей. Они писали об этом в Париж нашему Экзарху, митрополиту Николаю (Ерёмину) с намёком, что такое приглашение, а тем более поездка во Францию укрепит положение митрополита Николая. Каковы были истинные намерения митрополита Николая, в то не простое для него время, трудно сказать. Но не думаю, что у него было намерение остаться во Франции, и стать «невозвращенцем». Как мы видели, в это время он ещё не предвидел, что его могут «уйти на покой», и скорее думал, что его «опала» временная.

Митрополит Николай явно заинтересовался переданным мною приглашением и попросил меня поговорить об этом с Патриархом. Я ответил, что у меня уже есть к нему письмо-приглашение от нашего Экзарха на поездку во Францию.

– «Это хорошо, – заметил митрополит Николай, – но было бы также хорошо, если бы Вы заговорили об этом приглашении в присутствии Куроедова, развили бы перед ним важность моего посещения Франции. Вы увидите его сегодня за обедом. Вы ведь туда приглашены, будет там и Патриарх».

– «А что за личность Куроедов?» – полюбопытствовал я.

– «Мы в нём ещё не успели разобраться»,– дипломатически ответил митрополит Николай.

– «А как нужно объяснять за границей причины Вашей отставки?» – спросил я.

– «Скажите, что уволен по неизвестным причинам. Во всяком случае, не по состоянию здоровья. Опровергайте это. В прошлом я, правда, болел, но сейчас я чувствую себя физически лучше, чем уже много лет. Но о настоящей причине моего увольнения также не говорите. Сообщите также о моём уходе архимандриту Арсению (Шиловскому) в Вене и протоирею Феризу Берки в Будапеште. Им тоже скажите «по неизвестным причинам». (Архимандрит Арсений и протоирей Берки были тогда в непосредственном ведении митрополита Николая.)

В это время вошёл Патриарх Алексий, и наш откровенный разговор с митрополитом Николаем прекратился.

Я передал Патриарху письмо Экзарха и устно подтвердил приглашение митрополиту Николаю посетить наш Экзархат во Франции. А митрополит Николай попросил Патриарха заговорить об этом за обедом в присутствии Куроедова. Патриарх согласился, но по виду его можно было усмотреть, что он довольно скептически думает об успешности нашего проекта. Не буду рассказывать о моём разговоре с Патриархом, так как непосредственно он не касался митрополита Николая.

Праздничную литургию в Троицком соборе Патриарх служил с митрополитом Николаем и мною. Другие архиереи (а их приехало на праздник восемнадцать) служили в других церквах Лавры. К обеду у Патриарха были приглашены сослуживавшие с ним литургию и наиболее «важные» из гостей; всего человек десять-пятнадцать. Остальные обедали вместе с монахами в монастырской трапезе. Патриарх сидел во главе стола, по правую руку от него, сидел митрополит Николай, а по левую – Куроедов. Непосредственно ниже митрополита Николая сидел я, и ещё несколько ниже сидели епископ Подольский Никодим (Ротов) и помощник Куроедова – П.В. Макарцев.

Куроедова я увидел впервые. Это был брюнет под 50 лет, средней интеллигентности на вид, державший себя с апломбом, но без нахальства или грубости. От времени до времени он разговаривал в довольно любезном тоне с Патриархом, и тот отвечал приблизительно также. Меня чрезвычайно поразило, что Куроедов, обращаясь к Патриарху, называет его не «Ваше Святейшество», а просто «Алексей Владимирович».

Но что произвело на меня самое сильное впечатление, так это то, что Куроедов и митрополит Николай, хотя и сидели друг против друга, не только не обменялись за все время обеда ни одним словом, но даже избегали смотреть один на другого. Митрополит Николай сидел почти всё время, насупившись и молча, смотрел как-то вниз, не прямо перед собою, а всё время наискось в сторону Патриарха. Куроедов и митрополит Николай производили впечатление рассорившихся между собою людей, которых случай заставил встретиться, и которые избегают смотреть друг на друга (тем более разговаривать).

И вот во время обеда Патриарх сказал Куроедову: «Мне пишет из Парижа наш Экзарх, что приглашает митрополита Николая посетить Западный Экзархат и что этот визит будет очень полезен для нашей Церкви во Франции».

– «А чем, полезен? Мне это не совсем понятно» – спросил Куроедов.

Патриарх попросил меня объяснить это.

– «Во первых, Митрополит Николай, – (так стал я исполнять это трудное поручение, ибо на самом деле, кроме желания помочь и поддержать митрополита Николая, других веских причин для его поездки во Францию не было)- крупная и всемирно известная личность. И как иерарх Русской Церкви, и как борец за мир, его приезд во Францию сразу увеличит и укрепит престиж Русской Церкви на Западе. Отразит нападение враждебных нам юрисдикций, в особенности карловчан. А, кроме того, митрополит Николай своей личностью и своим красноречием привлечёт к нам многих».

Куроедов задумался.

– «А всё же мне не ясно, почему поездка митрополита Николая стала нужна именно сейчас»,– заметил он.

– «Нет, она и раньше была нужна, – ответил я, – но тогда у митрополита Николая не было времени».

Куроедов ничего не ответил и разговор о поездке прекратился. Митрополит Николай во время всего разговора напряжённо молчал.

Уже после обеда, когда мы гуляли по коридорам патриарших покоев, ко мне подошёл Макарцев, и дружественно-любезным тоном обратился ко мне.

– «Владыко Василий, как мы рады Вас видеть, мы так много о Вас слышали!»

Начался разговор и скоро, как это у меня всегда бывало с Макарцевым, перешедший в спор. Он начал утверждать, что они не новые Победоносцевы и не хотят вмешиваться в жизнь Церкви.

– «Вот что, – сказал внезапно Макарцев,– здесь нам нет времени подробно всё обсудить, да и неудобно. Заходите к нам в Совет (по делам Религий), мы там с Вами обо всём побеседуем и лучше познакомимся. Будем Вам очень рады. Всегда готов Вас принять, укажите, когда Вам удобнее».

Я ответил уклончиво, что пока не знаю найду ли время его посетить. Да и не вижу в этом особенной необходимости, раз Церковь отделена в СССР от государства, то и дела церковные не должны его особенно волновать тоже. Макарцев очень настойчиво зазывал, но я также настойчиво уклонялся, и разошлись мы на том, что я подумаю и тогда ему сообщу. Мне хотелось прежде посоветоваться с митрополитом Николаем и удалось его поймать на минутку. Я рассказал ему о настойчивом приглашении Макарцева и спросил, нужно ли идти на это.

– «А почему же нет?» – живо ответил митрополит Николай. – Плохого от этой встречи произойти ничего не может, а польза, может быть, и получиться. Принимайте приглашение и идите». Я вдруг, почувствовал, как по-разному (во многом) мы смотрим на одни и те же вещи, но по уважению и доверию к митрополиту Николаю решил исполнить его совет. После этого я сказал Макарцеву о своём согласии, и мы условились, что я буду у него в Совете, в пятницу 22 июля в три часа дня. Но эта встреча, как мы увидим ниже, так и не состоялась.

В четверг 8/21 июля был праздник Казанской Божией матери, очень торжественно празднуемый в Москве. Всенощную накануне в Патриаршем соборе служили Патриархи Московский Алексий и Грузинский Ефрем. Сослужил митрополит Николай и другие архиереи, в том числе и я. В конце всенощной митрополит Николай обратился ко мне с лукавой, но милой улыбкой и сказал: «Вы епископ?» «Да»,– отвечаю я.

– «Вы епископ?» – с какой- то настойчивостью повторяет митрополит Николай.

– «Да»,– снова отвечаю я.

– «Так Вы ничего ещё не знаете? Завтра узнаете. Сегодня я ничего не могу Вам сказать».

Я догадался, что решено было, возвести меня в сан Архиепископа, но промолчал, и ничего не ответил митрополиту Николаю.

На следующий день перед началом торжественной литургии с участием двух Патриархов сослуживавшие им архиереи собрались в алтаре Патриаршего Собора, чтобы облачаться там во время чтения часов. Патриарх Алексий должен был прийти немного позднее, а Патриарх Грузинский должен был облачаться посреди церкви.

Я прибыл в алтарь ещё до начала часов, вскоре прибыл туда и митрополит Николай.

Мы стояли рядом, и у нас неожиданно, начался интереснейший разговор о положении Церкви в современной России. Через некоторое время к нам подошли иподиаконы и начали нас облачать, но митрополит Николай продолжал разговор, нисколько не стесняясь их присутствием. Впрочем, они скоро ушли, закончив наше облачение.

Наш разговор с митрополитом Николаем начался с того, что я спросил его, правда ли, что на Пасху этого года в Киеве во Владимирском соборе во время заутрени комсомольцы мешали богослужению. Прерывали его хулиганскими выкриками и прочими безобразными действиями (дело в том, что я об этом, прочёл в заграничных газетах).

– «Не только в Киеве – ответил митрополит Николай, – но по всей стране на Пасху прокатилась волна грубейших и безобразнейших антирелигиозных демонстраций. Мне даже неловко описывать их, особенно здесь, в церкви, но я всё-таки скажу, чтобы Вы знали правду. В одном из городов на Украине, во время службы, в церковь ворвалась толпа молодых людей, они несли на руках обнажённую девушку. Толпа направилась к алтарю и пыталась через царские врата войти в него и положить девушку на престол. Конечно, это им не удалось, верующие вмешались и помешали, произошла общая драка в церкви и свалка».

– «Но как же реагирует на это Патриархия? – спросил я, – протестует ли она? И что делает милиция, ведь она обязана по закону не допускать таких безобразий?»

– «Патриархия делает что может, но без больших результатов. Каждый раз, как нам становиться известно о таких бесчинствах во время богослужений, а об этом нам сообщают с мест наши архиереи и духовенство или даже верующие миряне, мы протестуем и жалуемся Совету по делам Православной Церкви, на подобные безобразия. Просим принять меры против виновных и против повторения подобных случаев. Обыкновенно через несколько месяцев, приходит ответ, что расследование не подтвердило содержания нашей жалобы и что, следовательно, она неосновательна. Что же касается милиции, то она в подобных случаях просто исчезает и появляется только по окончании бесчинств».

Мне было интересно продолжить начатый разговор, понять из первых уст о том, что же происходит сейчас в стране с положением Церкви и верующими.

– «А правда ли, как я слыхал, что за последние шесть месяцев было закрыто свыше 500 церквей? И каким образом они закрываются? Ведь по закону для закрытия храма нужно согласие верующих?» – спросил я.

– «Да, это правда, – продолжал митрополит Николай, – А ведь способов то закрыть церковь много. Вот, например, более мирный и якобы законный. В какой-нибудь церкви служит священник, ревностный и хороший. Он проповедует, устраивает крестные ходы и...»

– «То есть проповедует против безбожия? – прервал я митрополита.

– «Нет, что Вы, просто проповедует. Другие то просто испугались и перестали проповедовать, а он ещё продолжает».

– «А разве крестные ходы запрещены?» – удивился я.

– «Почему же. Они разрешены, вокруг храма два раза в год. На Пасху и в храмовой праздник. Так вот, представьте, что этот священник продолжает читать проповеди и чаще устраивает крестные ходы. В результате, уполномоченный снимает его с регистрации или требует перевода в другой приход под угрозой снятия его с регистрации. Архиерей вынужден подчиниться, и назначает на приход другого священника. Но уполномоченный продолжает упорно отказывать в регистрации, нового священника, под разными предлогами, которого архиерей пытается назначить на этот приход. В результате в храме свыше шести месяцев не совершается богослужение, и власти закрывают храм как не действующий!»

Я был потрясён услышанным и просил митрополита Николая продолжить свой рассказ.

– «Могу Вам привести и более резкие способы закрытия храма. В один назначенный властями день, обыкновенно в воскресенье после окончания богослужения, когда народ уже разошёлся, около храма собирается толпа в несколько сот человек. Всё это коммунисты, комсомольцы и весь так называемый актив . Они вооружены соответствующими инструментами, и в течение нескольких часов физически разрушают и уничтожают храм! А церковную утварь, книги, облачения, иконы – грузят на грузовики и увозят в неизвестном направлении».

– «Но это, вероятно, может происходить только в деревнях?– спросил я, совершенно убитый рассказом владыки Николая.

– «Почему же только в деревнях. Это происходит даже в сравнительно больших городах», – ответил митрополит Николай.

Далее я спросил его, что он думает о недавнем осуждении на три года тюрьмы архиепископа Казанского Иова (Кресовича) и справедливы ли предъявленные ему обвинения в финансовых злоупотреблениях, сокрытии доходов в целях неуплаты налогов и т.д. Об осуждении архиепископа Иова мы читали в газетах ещё за границей, а во время моего пребывания в Москве в газете «Советская Россия» появилась большая статья с резкими нападками на него и с описанием суда над ним.

– «Поверьте мне, что все эти финансовые обвинения, – ответил митрополит Николай, – неверны или, во всяком случае, неверны на восемьдесят процентов. Истинная подоплёка дела с архиепископом Иовом не в этом. Он был деятельным архиереем, проповедовал, ездил по приходам, боролся с безбожием, противился закрытию приходов. Это, конечно, не понравилось гражданским властям, его решили убрать, но так как прямо обвинить его, за его церковную работу, было не удобно, то против него выдвинули обвинение в неуплате налогов. Дело в том, что у нас архиереи получают определённое содержание (скажем 5000 рублей в месяц) и, кроме того, на расходы по представительству (примерно 10 000 рублей). Это расходы на передвижение, оплата секретаря, машины и т.д. Повсеместно принято, что в финансовую инспекцию делается заявление только о содержании (жалования) и по нему уплачивается налог, а о суммах на представительство ничего не заявляется и налогом они совсем не облагаются. Это повсюду принято, уже давно существует и об этом прекрасно известно правительству. Никогда с их стороны не было никаких возражений. Так поступал и архиепископ Иов. И вот однажды, совершенно неожиданно он был арестован и предан суду за злостное сокрытие от финансовой инспекции своих «получений на представительство». Но ведь в этом можно обвинить всех архиереев, в том числе и меня. Более того, когда против кого-нибудь имеется обвинение, что он скрывает свои доходы, его никогда сразу не предают суду. Но вызывают сначала к фининспектору на объяснение, и если обвинение оказывается правильным, дают возможность в известный срок уплатить требуемую сумму и только в случае отказа привлекают к суду. А в данном случае архиепископ Иов был сразу предан суду, и хотя его сыновья-инженеры внесли за него требуемый налог, он был осуждён на три года. Это не слыханная мера наказания в налоговых делах. Обвиняли его также в неправильной отчётности, но самое большее, что можно сказать, – что отчётность велась небрежно, но злоупотреблений конечно не было. Вообще весь суд велся в безобразной и дикой обстановке. В газетах началась травля с полным искажением того, что происходило на процессе. Всё это дело, было затеяно с явной целью, запугать других архиереев, чтобы они сидели смирно и не боролись с безбожием. И кстати, против каждого из нас, может быть возбуждено подобное дело».

Я спросил митрополита Николая, можно ли и нужно ли сделать известным за границей то, что он мне рассказал. Митрополит Николай задумался на минуту (видно было, что мой вопрос его встревожил).

– «Да, – сказал он, наконец, – можно и даже полезно. Но без всех подробностей и без упоминания моего имени. И может быть лучше, что не от Вашего лица, а то будет легко догадаться. А вот молодёжи, которая приехала с Вами из Франции, ей лучше ничего не рассказывать. Зачем смущать и соблазнять молодые

Митрополит Николай имел в виду группу молодёжи нашего Экзархата, которая приехала по приглашению Патриархии одновременно со мною, но хотя и независимо от меня, из Парижа. Я, конечно, подумал, что молодёжи как раз и хорошо бы знать правду о стране, но ничего не сказал владыке Николаю о своих размышлениях.

– «Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в современной России, – продолжал я, – а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом Никодимом во главе. И владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что Церковь в России свободна и никаких гонений или притеснений нет».

Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ.

– «Если бы я был на месте владыки Никодима, в поездке по Англии, то вероятно в Оксфорде стал бы говорить то же самое, что и он».

Мне удалось задать митрополиту Никодиму последний вопрос. В это время нас уже почти кончили облачать, иподиаконы оставили нас одних, и мы сидели рядом друг с другом в мягких, покрытых белыми чехлами креслах, в алтаре собора.

– «А скажите, можно ли доверять Вашему преемнику по Отделу внешних сношений епископу Никодиму? Этот вопрос задаётся у нас в Экзархате. И мне лично хотелось бы знать Ваше мнение».

Тут митрополит Николай сделал своеобразную гримасу, как будто он попытался проглотить что-то очень неприятное и противное. При этом он крутил головой направо и налево, отчасти вниз и как-то странно чуть-чуть улыбался, но продолжал упорно молчать. Я вторично повторил этот вопрос: «Так можно всё-таки доверять или нельзя?» Ответа я так и не дождался. Вскоре нас позвали, пришло время начинать литургию, и мы вышли царскими вратами на середину храма.

Чем объяснить умолчание митрополита Николая на мой вопрос, тем более после столь откровенных рассказов и ответов его на не менее опасные темы? Я об этом много думал. Может быть, его осторожностью или опасениями? Но тогда почему он не был осторожен и не боялся отвечать на другие вопросы? Вернее всего, при всей своей антипатии к епископу Никодиму (он выразил её своей гримасой ) архиерейская совесть и чувство ответственности не позволяли митрополиту Николаю высказаться прямо, вслух, против епископа Никодима. Он не мог взять на себя столь тяжкое обвинение без достаточных к тому оснований. И хотя качание головой митрополита Николая имело, может быть, смысл, что он не советует нам доверять епископу Никодиму, но его молчание имело совсем, противоположный смысл .

После торжественной литургии в Патриаршем Соборе с участием двух патриархов и множества архиереев все мы, сослуживавшие Патриарху Алексию епископы, были приглашены к нему на обед в помещение Патриархии в Чистом переулке. Были там и непременные в таких случаях Куроедов и Макарцев.

Перед началом обеда Патриарх, обратившись ко мне, сказал: «Вы возводитесь в сан архиепископа Брюссельского и Бельгийского. Вот Вам об этом указ Синода. Там есть ошибка, та как вместо «Брюссельского и Бельгийского» написали второпях наоборот «Бельгийского и Брюссельского». Исправить, уже не было времени, Вы на это не обращайте внимания» (и добавил с чуть заметной иронией) «Вы, наверное, этого ожидали?»

Мне было трудно ответить. До вчерашнего разговора с митрополитом Николаем мне и в голову не приходило, что меня могут возвести в сан архиепископа, ведь всего лишь год с небольшим, как я был хиротонисан епископом, но после разговора с митрополитом Николаем я почти догадался, но «выдавать» его мне конечно не хотелось. Поэтому я ответил: – «Нет, не ожидал».

– «Вот как, – удивился Патриарх, – да ведь этот сан полагается по Вашему положению в Бельгии. Конечно, можно было ещё подождать, но раз Вы приехали, мы решили дать Вас сан архиепископа теперь же».

И, обратившись к стоящему недалёко Куроедову, Патриарх стал объяснять ему, что они на вчерашнем заседании Синода дали мне сан архиепископа, так как этого требует положение о нашей Церкви в Бельгии. Куроедов промолчал. Лично я до сих пор убеждён, что инициатива моего ускоренного возведения в сан всецело принадлежала митрополиту Николаю.

Уже совсем поздно вечером, того же дня, в номере, занимаемом мною в гостинице «Советская», раздался телефонный звонок. Я взял трубку «...говорит дежурная Патриархии. С Вами будет сейчас говорить митрополит Николай» .

И действительно, вслед за тем раздался голос митрополита Николая: «Вы завтра, как я слышал, будете у Макарцева. Очень прошу Вас, скажите ему то, что Вы говорили мне, – как широко известна за границей моя деятельность в защиту миру, как я лично известен, как ценят мои выступления и какое они имеют значение для Советского Союза и, что они подымают престиж этой страны! (Надо сказать, что дословно я этого никогда не говорил митрополиту Николаю. А говорил Куроедову (см. выше) из желания помочь делу с поездкой во Францию – А.В.) Очень прошу Вас это сделать, Вы тем самым много мне поможете». Я согласился, хотя и без большой охоты. Мне стало жалко митрополита Николая, ещё недавно чуть ли не самый влиятельный и сильный иерарх Московской Патриархии теперь просит помощи и защиты у приехавшего из-за границы епископа-эмигранта, значительно более молодого по возрасту и хиротонии.

Встреча моя с Макарцевым, назначенная на 3 часа дня пятницы 22 июля, не состоялась. Я неожиданно был приглашён в 2 часа на банкет, устраиваемый епископом Василием Самахой, (представителем Антиохийской Патриархии при Патриархе Московском) по случаю его отъезда на родину. Всё это должно было происходить на епископской даче в Серебряном Бору под Москвой. Не буду много говорить о епископе Василии (это вне темы моих воспоминаний о митрополите Николае), скажу только, что у него была сомнительная репутация, как в нравственном, так и в политическом отношении. Об этом я слышал за границей и в некоторых кругах Антиохийской Патриархии. Не стану также описывать «банкет», весьма красочный и любопытный. Скажу только, что на нём присутствовали, кроме Патриарха Алексия, митрополита Николая и других церковных деятелей, Куроедов и Макарцев, а так же послы арабских стран и Персии.

Сам епископ Самаха выступил с большой церковно-политической речью, в которой в духе восточного красноречия и льстивости воспевал дифирамбы всем присутствующим – Патриарху Алексию, Куроедову, Совету по делам Православной Церкви, Советскому правительству (за компанию), митрополиту Николаю и даже мне...

Но всё это к делу не относиться. Отмечу только, что когда Самаха стал восхвалять митрополита Николая как великого борца за мир, митрополит Николай, сидевший до этого как-то в стороне, за небольшим столиком на два-три человека, с довольно насупившимся взором, вдруг привстал... почти вскочил, и каким-то истошным полуистерическим голосом воскликнул: «Да, за Мир я готов бороться до последней капли крови!»

Банкет кончился около пяти часов вечера, в тот же вечер я должен был уезжать поездом в Ленинград. Мы условились с Макарцевым, что я встречусь с ним по возвращении моему в Москву, а точное время мы с ним обговорим по телефону. Мне почти не пришлось поговорит на этом банкете с митрополитом Николаем, и кто мог тогда предвидеть, что больше я его не увижу.

В Ленинграде мне удалось откровенно побеседовать о митрополите Николае с настоятелем Никольского (Морского) Кафедрального Собора протоиереем Александром Медведковым, знакомым мне ещё по поездке 1956 года.

– «Да, – сказал он, – нас всех как громом поразила, отставка митрополита Николая. О ней нам рассказывал наш митрополит Питирим (Свиридов, скончавшийся в 1963 году) по возвращении из Москвы с заседания Синода. Обсуждался вопрос о принятии Синодом прошения митрополита Николая об отставке: «Ваше Святейшество – заявил тогда на заседании Синода митрополит Питирим, – у меня скорее рука отсохнет, чем я подпишу постановление о принятии прошения об отставке митрополита Николая!» Как нам рассказывал митрополит Питирим, в ответ он услышал громогласное слово Патриарха – "Надо!" И что удивительно, сам митрополит Николай прибавил – "Надо" . И мне пришлось подписать».

В результате этого рассказа я спросил о. Медведского: «А почему же митрополит Николай подал сам такое прошение? Что могло его к этому побудить?»

– «Трудно сказать. Вероятнее всего, ему предъявили такие требования, принять которые ему не позволяла его совесть. И он предпочёл уйти в отставку»,– ответил мне о. Медведский».

Я вернулся в Москву 28 июля. От встречи с Макарцевым я решил отказаться. Слишком много тяжёлого о положении Церкви в стране я услышал в Ленинграде. При этой встрече мне пришлось бы или скрывать мои впечатления (что я считал недопустимым!) или говорить откровенно и тем самым подвергать опасности лиц, с которыми я имел общение. И вообще я не желал «открывать свои карты» Макарцеву, давать ему понять, насколько я осведомлён о положении Церкви в современной России. На всё это было много веских причин. К сожалению «помочь» митрополиту Николаю, при открывшихся обстоятельствах, я считал невозможным. Поэтому на вопрос сопровождавшего меня протоиерея Павла Соколовского (погиб в авиационной катастрофе в 1973 году над Прагой), когда я думаю встретиться с Макарцевым, я ответил, что до отъезда у меня на это не хватит времени. Отец Соколовский остался недоволен, но ничего не сказал.

На следующий день, во время утреннего чая в номере гостиницы «Советская», протоиерей Соколовский сказал мне, что меня кто-то хочет видеть. Я вышел в переднюю номера и увидел даму. Ей было около пятидесяти лет, как-то не по-модному одетая в коричневое платье, с интеллигентным лицом, если не ошибаюсь, в очках. Она попросила у меня благословение и передала письмо, сказав при этом: «Это от митрополита Николая». И ушла.

Я вернулся в номер, и протоиерей Соколовский сказал мне: «Это Зоя Михайловна, секретарша митрополита Николая. Очень влиятельная при нём особа. Он всё делает только через неё».

Видел ли о. Соколовский, что она передала мне письмо не знаю. Думаю, что нет, но, несомненно, догадался. Впрочем, я решил не скрывать этого и прочитать его сразу же.

Я думал, что в этом письме не может быть ничего важного, вероятнее всего, подумал я предложение о нашей встрече перед моим отъездом. Словом, я сел за стол и прочитал его (конечно про себя, а не вслух). Я бережно храню это письмо в своём архиве, всё оно написано от руки, вот его содержание:

Дорогой, возлюбленный Владыка Василий!

По-Вашему возвращению из Ленинграда я многократно пытался найти возможность встретиться с Вами, а также с Ник. (Большаковым – он так же приехал из Англии в качестве гостя Патриархии. -А.В.) и молодёжью. Новый руководитель Внешнего Отдела и его помощник (Буевский – А.В) изолировали меня от Вас и всех вас. Мне не было предоставлено часа для этих встреч, и Вы, вероятно, сами не знали об этой изоляции. Как всё это грустно!

Обнимаю Вас с горячей братской любовью!

Передайте, пожалуйста, прилагаемые письма по назначению. Мне очень тяжело.

Передайте С.Н-чу (Большакову – А.В) о моей невозможности иметь беседу с ним.

Передайте Вашей молодёжи глубокую благодарность за присланную книгу и тёплое письмо. Так мне и не дали повидаться с ними!

Вас лобзаю братски, всем остальным пересылаю моё благословение. Прощаюсь со всеми вами – увы! – на расстоянии.

Если Пр. Экзарх или кто-либо будет мне писать, то только на домашний адрес: Москва 5, Бауманский 6 – мне.

Счастливого пути! Богом благословенного успеха в работе, дорогой Владыка!

Прошу святых молитв.

Не понимаю происходящего со мной.

Душой всегда буду со всеми вами.

С любовью неизменной

Ваш М.Н.

Прочитав это письмо, я сразу начал действовать, чтобы встретиться или, по крайней мере, поговорить по телефону с митрополитом Николаем. Я сказал протоиерею Павлу Соколовскому, что мне непременно нужно видеть перед отъездом митрополита Николая, для того чтобы попрощаться с ним. Он позвонил в Патриархию, где ему сказали, что митрополита Николая нет, но он скоро будет и останется там до трёх часов. Я просил передать ему, что хочу его видеть. Попозже, когда я снова позвонил, мне ответили (кажется Буевский), что митрополит Николай был, но уехал раньше обыкновенного, провожать в аэропорт Патриарха, который в час дня улетал в Одессу. Передать ему о моём желании его увидеть не успели, но обещали сделать это на аэродроме. Позднее я снова позвонил в Патриархию, и мне сказали, что после отбытия Патриарха митрополит Николай сразу уехал к себе домой, так что ничего передать ему не успели. А до отъезда Патриарха было не возможно с ним переговорить, так как митрополит Николай на телефонные звонки не отвечает. После окончания служебного дня в Патриархии, он «запирается» у себя дома, и добиться его по телефону невозможно, даже в самых экстренных случаях. Более того, мне сказали, что даже на звонки у двери он тоже не отвечает и никому не отпирает дверь. Я понял, что у Патриархии в этом деле большой опыт. И действительно, я днём и вечером до позднего часа пытался звонить по телефону, на его квартиру, но безрезультатно. Никто не отвечал на телефонные звонки.

Итак, в три часа дня я был в Патриархии, во Внешнем отделе (тогда он ещё помещался в том же здании, что и Патриархия, в Чистом переулке). Я хотел попрощаться и поговорить перед отъездом с епископом Никодимом (Ротовым). Мы долго с ним беседовали о делах Экзархата. Отчасти о моих впечатлениях и о положении Церкви. Как всегда (или почти всегда), беседа с ним была полуоткровенной, кроме деловой части, конечно. Я рассказывал ему о моих тяжёлых впечатлениях, которые почерпнул о состоянии церковной и приходской жизни в стране. От кого я получил эти сведения я, конечно, не говорил, да и митрополит Николай был далеко не единственным моим источником. Епископ Никодим в процессе беседы иногда соглашался, часто давал свои объяснения, делал поправки, опровергал или заявлял, что рассказываемое мною ему совсем неизвестно. Например, о безобразиях в Киеве во время пасхальной заутрени, я сказал, что слышал об этом ещё на Западе, от французов, которые были в Киеве на заутрене.

– «Это интересный факт, мне он неизвестен. Его следовало бы проверить»,– сказал епископ Никодим.

Во время делового разговора некоторое время присутствовал Буевский, но потом епископ Никодим его отослал и сам начал со мною, каким-то особенно серьёзным тоном, разговор о митрополите Николае.

– «Я знаю, что у вас в Западно-Европейском Экзархате митрополит Николай пользуется большой популярностью, и у вас многие думают, что отставка его вынужденная, и он скоро вновь вернётся на своё место председателя Отдела Внешних церковных сношений. Я должен Вам определённо заявить, и прошу Вас передать это официально от моего имени владыке Экзарху и всем в Экзархате, что отставка митрополита Николая окончательная. На свой пост он больше не вернётся. Вы должны это понять, перестать надеяться на его возвращение, ни в коем случае не предпринимать никаких шагов, чтобы он вернулся и в дальнейшем сотрудничать с лицами, назначенными Патриархией на его место. И Вы можете быть уверены, что встретите у нас ещё большее внимание и доброжелательство к Вашим нуждам и проблемам, чем у митрополита Николая».

– «Владыко, – ответил я, – конечно, мы будем лояльно и по-братски сотрудничать с Вами, это наш долг. Ведь мы служим не «лицам», а Русской православной Церкви. Для нас достаточно, что Вы назначены Синодом и Святейшим Патриархом. И мы уверены, что встретим в Вашем лице внимательное и доброжелательное отношение к нашему Экзарху. Но это не мешает нам искренне сожалеть об уходе митрополита Николая, от которого мы видели постоянно добро и заботу. Более того, мы высоко ценим его как выдающегося деятеля Русской Православной Церкви. Мы скорбим о случившемся».

– «Напрасно, – сказал епископ Никодим, – у вас на Западе создалось неправильное представление о митрополите Николае. Вы его недостаточно знаете. Как бы его характеризовать? Вы слышали, наверное, о ходком у нас выражении «Культ личности»? Так вот, митрополит Николай был типичным выражением этого культа. Культа своей собственной личности, конечно. Посмотрите на последний номер ЖМП, вышедший перед его отставкой. Половина журнала занята приветственными письмами и телеграммами, которые он получает к праздникам. Это вдвое более места, чем приветствия Патриарху. А его проповеди, которые постоянно печатаются в ЖМП! Допустим он хороший проповедник, но ведь не единственный в Русской Церкви. Есть и другие. Почему такая монополия? И так во всём. А в деловом отношении митрополит Николай ничто. Посмотрите, что делается в Московской епархии, которой он в качестве митрополита Крутицкого и Коломенского управляет! Ни одна епархия Русской Церкви так не запущена, как она. Вообще он никогда не заканчивает ни одного дела, бросает всё на пол дороге. Вот Вам один пример – воссоединение Русско-Константинопольского Экзархатов в 1945 году. Почему, скажите, он не добивался признания этого воссоединения от Константинопольской Патриархии? Это ведь было в те времена вполне возможно. И в результате провал».

– «Да, но митрополит Николай, широко известен на Западе, очень популярен там, в инославных кругах и нельзя, по-моему, с этим не считаться», – возразил я.

– «Как раз наоборот, – воскликнул епископ Никодим.– Своими крайними, ненужными выступлениями он вызвал всеобщее недовольство, стал одиозной, неприемлемой фигурой. И это было одной из причин его увольнения».

Наш разговор с епископом Никодимом был интересным для меня и многое проясняющим. После его окончания я направился к выходу, собираясь уходить. И тут меня неожиданно поймал у дверей А.С. Буевский, увлёк в самую глубину двора Патриархии, где нас никто не мог слышать, и, волнуясь, захлёбывающимся голосом быстро начал говорить о митрополите Николае. Разговор наш продолжался более часа!

Хочу кратко передать его содержание.

«Вы, вероятно, осудите меня и, выражаясь высокопарно, «Вычеркнете меня со скрижалей Вашего сердца» (начал Буевский), за то, что я, многолетний ближайший сотрудник митрополита Николая и во многом лично ему обязанный, сразу после его отставки начну говорить Вам против него. Но я не могу молчать, совесть требует от меня сказать всю правду. Прямо скажу Вам, что если бы Он не ушёл, все мы должны были бы уйти. Всякое сотрудничество с ним было невозможно и невыносимо. То взрыв бурной энергии, то вслед за тем долгие депрессии, прострации, когда все дела останавливались. И все он хотел делать сам! Он не желал иметь никаких настоящих сотрудников. За долгие годы его возглавления Отдела Внешних церковных сношений он не сумел и не захотел создать кадры сотрудников-специалистов этого ответственейшего Отдела. Хотя многие ему указывали на эту крайнюю необходимость. Какой позор, что я мирянин и мало подготовленный к этой работе, был единственным сотрудником Отдела. Скажу Вам, что ради личного честолюбия и славолюбия он был готов идти на всё, на любое унижение Церкви и себя лично. Так, например он не довольствовался многими орденами, которые у него были, ему вздумалось ещё получить от Советского комитета по Защите Мира, «Ленинскую Премию Мира». И вот он не раз посылал меня в комитет, где я должен был говорить о его заслугах по борьбе за Мир и добиваться присуждения ему этой премии. Как мне это было тягостно и стыдно исполнять это поручение митрополита Николая. И как он унизил и опозорил своими домогательствами Русскую Церковь получением этой Ленинской премии... но конец был ещё позорнее. Дело в том, что Советское Правительство наградило Патриарха Алексия «Грамотой за Защиту Мира», а митрополита Николая обошло. Так митрополит Николай обиделся и послал меня в Комитет заявить, что он отказывается от Ленинской Премии!

В ответ на это мне с иронией заявили в Комитете, что митрополит Николай напрасно беспокоиться, никто и не думает присуждать ему премию». Так закончил свой монолог А.С. Буевский.

Вечером того же дня в пятницу 29 июля в ресторане «Прага» был устроен банкет в честь отъезжающих гостей. На следующий день мне исполнялось 60 лет, и этот факт тоже отмечался на банкете. Среди присутствующих были епископ Никодим и протопресвитер Виталий Боровой, с которым я впервые познакомился. Отсутствовал Макарцев, который обычно бывал в таких случаях. Видимо он «обиделся», что я у него так и не побывал.

После окончания ужина мне удалось на минуту подсесть к столику, за которым сидел А.В. Ведерников – лицо очень близкое к митрополиту Николаю (и как показало дальнейшее, оставшийся ему верным, в его опале, до конца).

Я тихо спросил его: – «Скажите, какие подлинные причины отставки митрополита Николая?»

Ведерников неожиданно для меня под столом сделал знак ногою и тихо произнёс мне почти на ухо: «Он Вам сам всё рассказал!»

Глава 4

Последнее личное известие от митрополита Николая я получил 11 апреля 1961 года, то есть после того, как он в сентябре 1960 года был уволен на покой с должности митрополита Крутицкого и Коломенского. Я поздравил его с Пасхой телеграммой на его домашний адрес в Москве и получил в Брюсселе телеграфный ответ: «Воистину Воскресе! Взаимно, с любовью горячо поздравляю, обнимаю, митрополит Николай».

Не буду сейчас писать об обстоятельствах смерти митрополита Николая 13 декабря 1961 года. Меня не было тогда в Москве и цель моя – не повторять газетные версии, а писать личные воспоминания. Скажу только, на нашего теперешнего Экзарха, митрополита Антония, который присутствовал на похоронах, произвело большое впечатление спешка и быстрота, с которой всё происходило. Сами похороны, отпевание, речь Патриарха, вся обстановка в Лавре, произвели на него даже тяжёлое впечатление. Экзарха также поразило не сочувственное, иногда даже враждебное отношение к покойному со стороны собравшихся на похороны архиереев и духовенства. Никто не сказал о нём доброго слова. Даже если допустить здесь некоторое «приспособленчество» к обстановке, несомненно, что митрополит Николай не был популярен среди своих собратий, особенно архиереев. Его не любили за недоступность, нежелание поддерживать человеческие отношения. Особенно не любил он, когда к нему обращались его старые друзья. «С тех пор как я стал архиереем, я порвал все личные отношения», – говорил он. Рассказывают, что он сохранял отношения только со своим братом, который жил в Ленинграде и скрывал от всех, что его брат это митрополит Николай. Говорят, что митрополит звонил ему в Ленинград из Москвы каждую неделю.

Итак, в Москву я снова попал только в октябре 1964 года и всего на две недели. Находясь в Лавре, я захотел посетить могилу митрополита Николая. Мне обещали, но почему-то медлили. Пришлось дважды повторять просьбу, второй раз более энергично. Тогда сопровождавший меня протоиерей Вадим Гришин, служащий Отдела Внешних Церковных Сношений, повёл меня к туристической конторе с надписью на английском языке у врат Лавры, получил письменный пропуск у находившегося в конторе молодого монаха, и мы в сопровождении другого пожилого монаха пошли к одной из церквей лавры. Здесь в крипте находилась могила митрополита Николая.

Монах открыл ключами крипту, и мы вошли в неё.

Могила митрополита Николая была покрыта белями мраморными плитами с золотой надписью – имя, сан, годы рождения и смерти. Немного цветов... мы помолились. Как мне сказали, в церкви раз в неделю совершается литургия, а иногда и панихиды на могиле митрополита Николая, тогда пускают народ. Но обыкновенно храм закрыт.

Я мог бы закончить мои воспоминания, но мне хотелось бы пополнить их тем, что я слышал о митрополите Николае при моих посещениях России в 1964, 1966 и 1969 годах. Особенно интересны рассказы лиц, живущих в современной России и временно находящихся за границей, между 1961–1969 годами. Я совершенно сознательно не упоминаю о каких-либо эмигрантских рассказах из вторых и третьих рук.

Подробности об обстоятельствах отставки митрополита Николая наиболее верно, как мне кажется, рассказывал А.В. Ведерников в Москве в 1968 году. По его словам, к Патриарху весной 1960 года явился Куроедов и его сотрудник, кажется, Фуров. В течение нескольких часов они кричали на Патриарха, категорически требуя устранения митрополита Николая от всех должностей. Патриарх долго сопротивлялся, но, наконец, вынужден был уступить, выговорив только, что увольнение митрополита Николая, будет происходить постепенно, с временными промежутками , что и было впоследствии осуществлено. Ведерников был близок к покойному митрополиту Николаю, и потому можно полагать, что этот рассказ основан на его собственных словах.

Совсем наоборот говорил митрополит Никодим (Ротов). Он уверял, что Синод и Патриарх не хотели совсем увольнять митрополита Николая, а только думали перевести на кафедру митрополита Ленинградского: «Этого требовали обстоятельства». В этом предложении не было бы ничего обидного для митрополита Николая. Даже, наоборот: в Ленинградской епархии в его ведении было бы прекрасные столичные храмы и Духовная Академия, что для митрополита Николая как учёного богослова должно было быть очень интересно. Тем более что в городе на Неве протекали годы его церковного служения в молодости, его все помнили и любили. Но получалось так, что без Внешнего Отдела Крутицкая митрополия не интересна. А должность митрополита Крутицкого и Коломенского, в сущности, есть служение викария Патриарха, из его ведения изъяты все московские храмы (кроме одного) и Духовная Академия, все они подчинены непосредственно Патриарху. Митрополит Николай счёл перемещение в Ленинград обидным понижением и отказался принять предложение. Впоследствии, когда он понял, что его собираются совсем «убрать на покой», он сам стал проситься в Ленинград, но было уже поздно.

Хочу сказать, что много интересного рассказывал мне о митрополите Николае московский протоиерей Всеволод Шпиллер, знавший его много лет. После окончательной своей отставки митрополит Николай. Как известно, долгое время жил в Сухуми, а протоиерей Шпиллер тоже проводил там свой отпуск. Они ежедневно виделись, гуляли вместе по пляжу и подолгу беседовали. Митрополит Николай жаловался на трудности и несогласия, которые возникали у него в течение многих лет с Патриархом. Так что уверения митрополита Николая (мне), что у них с Патриархом было всё хорошо, не совсем соответствуют действительности. По словам о. Шпиллера Патриарх недостаточно поддерживал владыку Николая, когда власти настаивали на его отставке, и, судя по всему, может быть, даже был рад от него отделаться.

Я рассказал о. Шпиллеру о моём разговоре с митрополитом Николаем на празднике в Лавре. При всём своём сочувственном отношении и любви к митрополиту Николаю он не скрывал некоторые неприятные и смущающие черты его деятельности. Хочу здесь привести рассказ о. Всеволода Шпиллера о митрополите Николае: «В начале пятидесятых годов, вскоре после моего приезда из Болгарии, (где я жил и священствовал), я был вызван к митрополиту Николаю во Внешний Отдел Патриархии. Митрополит Николай сказал мне, что решено послать в Берлин церковную делегацию, к архиепископу Сергию (Королёву). Цель этой поездки сводилась к братскому посещению и вместе с тем расследованию церковных дел в епархии владыки Сергия, его деятельности. В частности митрополит Николай прибавил, что я назначен одним из членов этой церковной делегации. После этого сообщения, я ещё оставался и беседовал с ним. Довольно долго обсуждая разные стороны жизни нашей Церкви в Берлине и Германии, не выходя при этом из рамок чисто церковных вопросов. Когда это деловое обсуждение кончилось, и я взял благословение у владыки Николая, он стал сопровождать меня к выходу. Перед самыми дверями остановился и, притупив глаза , смотря как-то в сторону, сказал негромким голосом: «И когда Вы вернётесь, Вы нам представите рапорт, что архиепископ Сергий ведёт среди эмигрантов в Берлине антисоветскую монархическую пропаганду». Я обомлел от неожиданности! Во всём нашем разговоре с митрополитом Николаем об архиепископе Сергии не было ни слова о такого рода его деятельности, и тем более о столь, мягко говоря «моей миссии».

«Владыко! – воскликнул я. – Да как же я могу заранее обещать это сделать? Ведь я ничего не знаю, что делается в Берлине. Да я должен сначала посмотреть и убедиться в правильности подобных обвинений против владыки Сергия! Я лично никогда об этом не слыхал!» «Нет, – возразил митрополит Николай, – Вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине». Причём он повторил это каким-то монотонным голосом, не смотря мне в лицо и, как-будто не слыша моих возражений. «Владыко, это невозможно. Я не могу это обещать. Это против моей совести» – всячески настаивал я. «Вы ещё слишком мало времени живёте в Советском Союзе и не знаете здешних порядков. Итак, Вы по возвращении представите нам рапорт, что архиепископ Сергий ведёт в Берлине среди эмигрантов антисоветскую монархическую пропаганду» – всё тем же странным голосом и, не смотря на меня, повторил, митрополит Николай. Я не смог пойти на такой шаг и не согласился, разговор наш кончился, и в результате я не был включён в Берлинскую делегацию».

От себя добавлю к этому рассказу о. Шпиллера, что архиепископ Сергий всё же был вскоре отозван из Берлина в Москву, где он был назначен архиепископом Казанским. Очевидно, нашёлся другой «доброволец», который написал требуемый рапорт на него, а протоиерея Шпиллера, несмотря на его знание языков, очень редко стали выпускать за границу. Впрочем, как мы знаем, причины этого могли быть совсем иные, да и назначение архиепископа Сергия в Казань нельзя рассматривать как понижение, а скорее – наоборот. Может быть, (это мои догадки) митрополит Николай знал об этом, когда, исполнял, очевидно, данное ему «задание» и настаивал, чтобы о. Шпиллер представил требуемый рапорт. «Властям предержащим» нужно было убрать архиепископа Сергия из Берлина и вообще с запада. Они ему не доверяли как эмигранту, то было сталинское время. Может быть, митрополит Николай согласился помочь Им в этом, но, только получив заверения, что архиепископ Сергий не подвергнется преследованиям по возвращении в Советский Союз и получит соответствующее его сану и способностям церковное назначение. Отмечу так же, что, несмотря на отказ протоиерея Шпиллера «помочь» митрополиту Николаю, последний продолжал к нему относиться с прежним доброжелательством.

О том, что митрополит Николай действительно активно боролся против безбожия в своих проповедях, особенно в последний период перед отставкой, свидетельствует уже упомянутый мной А.В. Ведерников: «Проповеди митрополита Николая в Преображенском Соборе, где он обыкновенно служил в Москве, становились всё более и более резкими. Иногда он просто начинал кричать, что, конечно, действовало на народ. В это время в печати велась компания против крещения детей, доктора в газетах «научно» доказывали «вред крещения для здоровья». Митрополит Николай кричал против них в своих проповедях: «Какие-то жалкие докторишки!»

Известно было, что он рассказывал народу об академике Павлове, которого он лично знал. Он говорил прилюдно, что академик не был атеистом, как изображала его советская пропаганда, а был верующим православным христианином .

А ленинградский протоиерей Александр Медведский, с грустью вспоминая, говорил мне, кажется в 1966 году: «Как всё изменилось! Помню, в последние годы войны мне приходилось сопровождать митрополита Николая в его поездках в районе фронта. На офицерских собрания митрополит Николай говорил о вере, религии, о смысле жизни. С каким глубоким вниманием и интересом, с каким сочувствием, слушали его офицеры, какое он на их производил впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались! Можно было надеяться, что образуется связь и взаимное понимание между и интеллигенцией. И что митрополит Николай будет главным деятелем этого сближения. Но всё это было порвано, самого митрополита Николая больше нет, и встречи, подобные происходившие во время войны, сейчас не мыслимы».

(Надо прибавить, что возрождение церковных настроений, патриотических и национальных чувств во время войны 1941–45 годов было задумано и проводилось в жизнь самим тов. Сталиным)

Конечно, не раз мне приходилось беседовать о митрополите Николае с митрополитом Никодимом (Ротовым). Это бывало по большей части во время его заграничных командировок. Отношение его к митрополиту Николаю оставалось неизменно отрицательным. Он опровергал распространённые версии о его насильственной кончине. И как я лично убедился, серьёзные и осведомлённые люди в Москве не верят рассказам об этой не «своей смерти».

«Митрополит Николай, – рассказывал митрополит Никодим, – уже давно болел, но трудность с ним была в том, что он с одной стороны буквально «пожирал», часто без разбора, всевозможные лекарства, а с другой стороны – не доверял врачам, кроме одной женщины-врача, которая его много лет лечила. Когда после случившегося с ним инфаркта его поместили в больницу, одну из лучших в Москве, он никак не хотел, чтобы его лечили тамошние профессора. Среди них были научные знаменитости, но он требовал только его женщину-врача. Между прочим, она была верующей, ко всему прочему хорошо известным врачом в церковных кругах и у неё лечились многие из духовенства. Профессора больницы были не довольны способом лечения этой женщины-врача, считали его ошибочным, пытались вмешиваться, но всегда встречали сопротивление со стороны митрополита Николая. Результат был печальный, по мнению профессоров. При правильном лечении митрополит Николай мог бы остаться в живых. А почему его похоронили не в Москве, а в Троице-Сергиевой лавре, так ведь это было его собственное желание, не раз высказываемое им ещё при жизни».

Дата рождения: 12 января 1892 г. Страна: Россия Биография:

Родился 31 декабря 1891 г. (по новому стилю 12 января 1892 г.) в г. Ковно Каунасского района Литвы, в семье потомственного священника, настоятеля ковенского Александро-Невского собора протоиерея Дорофея Ярушевича.

В 1909 г. окончил с золотой медалью гимназию в Санкт-Петербурге. По окончании первого курса физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета поступил в , которую окончил в 1914 г. со степенью кандидата богословия.

23 октября 1914 г. пострижен в монашество, 24 октября рукоположен во иеродиакона, 25 октября — в сан пресвитера.

Вскоре после рукоположения выехал на фронт — сначала сопровождающим санитарный поезд, затем священником лейб-гвардии Финляндского полка. В 1915 г. в связи с тяжелой болезнью (ревматизм с осложнением на сердце) был отозван с фронта.

С 1915 г. преподавал литургику, гомилетику, практическое руководство для пастырей, церковную археологию и немецкий язык в Петроградской духовной семинарии.

В 1917 г. удостоен степени магистра богословия за диссертацию «Церковный суд в России до издания Соборного уложения Алексея Михайловича 1649 года» (этот труд был его кандидатским сочинением).

С 1918 г. — настоятель Петропавловского собора в Петергофе.

В 1919 г. возведен в сан архимандрита, исполнял обязанности наместника .

В 1935 г. возведен в сан архиепископа и поставлен архиепископом Петергофским с предоставлением прав епархиального архиерея.

В 1936-1940 гг., оставаясь архиепископом Петергофским, по поручению управлял и епархиями.

С 1940 г. — архиепископ Волынский и Луцкий, экзарх западных областей Украины и Белоруссии.

9 марта 1941 г. возведен в сан митрополита. С 15 июля 1941 г. — митрополит Киевский и Галицкий, экзарх Украины.

С февраля 1942 г. по сентябрь 1943 г. — заместитель Патриаршего местоблюстителя по управлению Московской епархией и управляющий делами Московской Патриархии на время эвакуации митрополита Сергия в Ульяновск. После его возвращения в Москву продолжал оставаться управляющим Московской епархией, одновременно занимаясь церковными делами Украины. За патриотическую деятельность в столице награжден медалью «За оборону Москвы».

2 ноября 1942 г. указом Президиума Верховного Совета СССР назначен членом Чрезвычайной Государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и его сообщников.

С 1943 г. — член редакционной комиссии . В 1946-1960 гг. возглавлял Издательский отдел при Священном Синоде, являлся главным редактором «Журнала Московской Патриархии».

4 сентября 1943 г. участвовал в исторической встрече с И.В. Сталиным (помимо владыки Николая во встрече приняли участие два будущих Патриарха — митрополиты Сергий (Страгородский) и Алексий (Симанский)). По итогам этой встречи правительство дало разрешение на избрание Патриарха, восстановление церковных учебных заведений, из лагерей были освобождены оставшиеся в живых пастыри, Патриархии было передано здание в Чистом переулке столицы.

С апреля 1946 г. — председатель вновь созданного при Священном Синоде .

25 марта 1947 г. в ознаменование 25-летнего служения в епископском сане митрополиту Николаю усвоен титул «Крутицкий и Коломенский».

11 апреля 1949 г. удостоен ученой степени доктора богословия за совокупность богословских трудов.

4 февраля 1950 г. Богословским евангелическим факультетом имени Яна Гуса в Праге присвоена степень доктора богословия honoris causa. В 1952 г. избран доктором богословских наук Софийской духовной академии.

12 мая 1952 г. во внимание к трудам по организации и проведению конференции всех Церквей и религиозных объединений в СССР награжден панагией с украшениями.

В 1954 г. избран доктором богословия .

Как представитель Русской Православной Церкви состоял членом Советского комитета защиты мира, членом Палестинского общества при Академии наук СССР и членом Славянского комитета СССР; автор многих богословских трудов и выдающийся проповедник.

21 июня 1960 г. освобожден от должности председателя Отдела внешних церковных сношений, 19 сентября освобожден от остальных должностей и почислен на покой согласно прошению.

Скончался 13 декабря 1961 г. Отпевание в Сергиевском трапезном храме возглавил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I. Погребен в крипте лаврской церкви в честь Смоленской иконы Божией Матери.